Рукопись, найденная в чемодане - стр. 61

Я упражнялся в лесу и с десяти метров способен был выбить стеклянный глаз у чучела совы. Более того, молниеносные мои рефлексы, сильные руки и юношеская свежесть позволяли мне выхватить пистолет, снять предохранитель, прицелиться и выстрелить, затратив на все про все менее секунды.

Вручая мне этот пистолет, дядюшка постарался внушить мне необходимость сдерживаться, и я был настроен не прибегать к оружию, если только мне не покажется, что меня вот-вот убьют. Я очень следил за оправданностью самообороны, и перед мысленным моим взором норовил предстать слабый парнишка, окруженный дюжими грабителями, но никогда не пускающий в ход имеющееся при нем мощное оружие. И хотя пистолет был у меня под рукой, когда я совершил первое убийство, я им не воспользовался. Тот факт, что я обладал смертельным оружием, когда меня схватили неподалеку от места преступления, не стал очком в мою пользу. Адвокат всячески подчеркивал, что я не прибегнул к пистолету, даже подвергшись зверскому нападению, но к его веским доводам примешивался такой стойкий перегар, что судья предпочел оставить его аргументы без внимания.

Поскольку я был за границей и содержался в приюте для душевнобольных, у меня не было возможности подать апелляцию. Когда обращаешься к властям из подобного места, то всегда оказываешься в невыгодном положении из-за сомнений в твоей дееспособности. А в приюте для душевнобольных я оказался потому, что судья предложил мне выбор между лучшей частной клиникой в мире, в самом красивом уголке Швейцарских Альп, и электрическим стулом.

Прежде чем я расскажу, что же такое произошло со мной тем прекрасным и жарким вечером 20 августа 1918 года, прошу вас принять во внимание, что, помимо моих злоключений из-за кофе – каждого ребенка в западном мире заставляют принимать это снадобье, – другая моя трудность в приспособлении к миру, проявившаяся в самом раннем возрасте, состояла в том, что я не знал своего места.

Когда я слушал проповедников и политиков, реявших духом в восходящих потоках риторики об американском идеале, я им верил. Верю и по сию пору. Верю, что все дети Божьи стоят перед Ним как совершенно друг другу равные. Верю, что преходящая власть иллюзорна и несущественна. Верю, что, поскольку и президенту Соединенных Штатов и, скажем, неграмотному испольщику милости Божьи достаются единственно по тем критериям, которые ведомы Богу, никто не заслуживает большего или меньшего уважения, чем остальные. Это то, во что я верю, но есть и нечто такое, что я знаю. Я знаю, что на основе этих идеалов строилась американская демократия, что любой гражданин, по праву и при любых обстоятельствах, может должным образом требовать их соблюдения – и что и я, и всякий другой служим одному лишь Господу.