Руки пахнут молоком и мёдом - стр. 24
– Пошто меня позоришь? Ведьмой прослыть захотела? И так люди смотрят косо, шепчутся, а тут и сестра родная в дом обиду несет! Чего перед подружками Марью позоришь? – Сердится отец, а мать позади встала, слёзы утирает.
Но на то и Ксюха была, в отца вся, что побои снесла, вытерпела, говорит в лицо Савелию спокойно:
– Сам он меня на сани посадил, сам. Ужо если я страшная такая да непутёвая, как люди говорят, так что же теперь – не смотреть на меня, не общаться? Самому стыдно быть должно, что мать обижаешь, к вдовой ходишь, ребёнка от той прижил! На две семьи жить решил?
– Ах ты, пигалица, отца учить! – Савелий красными пятнами изошёл, на жену не смотрит. Ремень было поднял, да замер. Смотрит на него дочь так серьёзно, словно не Ксеня это. Смотрит и улыбается:
– Хозяйке Роще меня сами отдали, наветами своими. А сам не боишься, что пожалуюсь ей?
И слова то такие все, недетские. Словно другой кто говорит голосом Ксюхиным, не сама она. Испугался отец да ремень в сторону бросил, только сквозь зубы сказал:
– К Авдотье Михайловне, благодетельнице нашей летом в город поедешь на воспитание. Одна она живёт, вдовая. Не жить тебе больше в деревне, коли не умеешь, как все – молчать.
На том и закончился разговор. Мать слёзы утерла да Ксюху в баню с собой потащила. Напарились, а та всё молчит.
– Марье люб он, вот и напраслину наводит, ревнует. – Догадалась Наталья, – Шла бы ты к отцу, в ноги кланялась. Сошлёт ведь тебя. Уедешь ты в город и не вернёшься более. Авдотья Михайловна воспитает и замуж выдаст…
– А всё равно. – Но в глазах её печаль стоит, как это, без лошадей любимых прожить… Сердце рвётся, но упорная Ксения, в отца.
Мать прижала к себе дочь непутёвую да заплакала:
– Знаю ведь, ходит он к Любаве, да что поделать, она тоже женщина… Видимо, судьба у нас такая. Ты уж попроси за меня у Хозяйки, пусть и мне сына пошлёт, если может…
И сама своих слов испугалась. Права дочь, из года в год словами этими и определили младшую в силу незримую… Ведьмой все считают.
Видит Ксюха материнское горе, да молчит. Лишь по волосам матерь свою гладит, успокаивает…
До самого лета молчала Ксюха, не разговаривала ни с кем. Зло так сверкнёт глазами, да в сторону. Марья вину чуяла, но молчала тоже, смешками отнекивалась. А в семье словно зима до сих пор не прошла, холодно в избе.
До самого лета Ксюха с лошадьми, пастухам помогала, до вечера домой не шла. Хлеба с утра наберет, лукошко и в лес. Много раз её видели в Роще березовой, как плакалась она. Савелий боялся, что руки на себя наложит дочь, украдкой проверял, пастухов просил не обижать и приглядеть за дочерью.