Руки пахнут молоком и мёдом - стр. 13
В августе уже домой привез Павел жену с дочерью. Сказал всем, что в весе прибыла – а на деле убыла.
Соседки потянулись одна за другой. Поглядеть. Ребенок ребенком, видимо, откормила мать за месяц. Видно, что чахлая немного, кричит много, раньше срока ведь родилась. Татьяна как взяла на руки конверт розовый, взглянула на внучку и всё поняла… На Кольку похожая, ямочками его родовыми – и Павла ямочками тоже. Кто знал, отвернулся бы, в глаза не смог потом смотреть. А Павел и не видел подлог и знать не хотел.
Его, его доченька. Кровинушка. Наденька…
Но недолго так было. Жизнь всё равно своё берёт.
3. Сон – бегство
Вначале была тьма. Не та, пугающая и словно высасывающая душу и глаза, а добрая, тёплая тьма норы. Тьма материнской утробы. Было тепло, спокойно, сытно и казалось, что это счастье бесконечно.
Просыпался мир за тонкой гранью, который с каждым разом был все ослепительней и ярче.
Этот цвет назывался оранжевый. И музыка, еле различимая.
«Оранжевое солнце, оранжевое небо, оранжевая мама…» – именно это с годами отчетливей стала слышать я. Хватило первых семи нот, чтобы начать напевать даже во сне.
И весь мир тогда был похож на воронку.
И словно в эпицентре этой воронки находишься ты.
Взрослый? Сильный? Спокойный? Властный?
Этому нет названия и определения.
Словно ты и не ты одновременно. Потому что нет чувств. Никаких. Есть только путь из ниоткуда в никуда. И ты словно застрял где-то на половине, словно твой путь был прерван силой, которая сковала по ногам и рукам, велела быть здесь и сейчас. И это страшно, как выяснилось позже. Скользить во времени не как заблагорассудится, не чувствуя направления, где прошлое может быть будущим, а настоящее – прошлым. Только вперед, отсчитывая дни, изменяясь…
Чувствуя…
Чувствуя, что изменяешься. Чувствуя боль, голод, страх и пытаться его либо избежать, либо мчаться навстречу всепоглощающим чувствам. Но узнать это было можно, только родившись.
А пока я этого не знала. Даже не было ожидания, только знание того, что всё идет своим чередом. Временами воронка слабела, становилась пульсирующей чёрной дырой и тебя то выбрасывало за её пределы, то затаскивало обратно, в новорожденную тьму.
И самое интересное, это было знание того, что мир за пределами материнского чрева существует.
Мир был холоден, молчалив, в белых тонах и пах железом.
Тогда, в первый раз, когда ослабла воронка, я стояла невидимой тенью рядом с трясущейся от страха женщиной. Её бледное, крепкое тело в белой сорочке, с завязками на спине. Посреди металлического стерильного мира.
Холод, синие губы, расширенные зрачки.