Ртуть - стр. 52
– А что я должен был читать, доктор? – спрашивает Терпи-Смиренно, несколько преувеличенно изображая восприимчивость к чужому мнению.
– Галилея, Декарта, Гюйгенса, Ньютона, Лейбница.
– Программу вашего Института технологических искусств?
– Да.
– Не знал, что вы затрагиваете теологические вопросы.
– Это укол? Нет, нет, я отнюдь не в претензии! Напротив, меня радует такое проявление характера, поскольку я вижу, что вам в конечном счёте предстоит воспитывать моего сына.
Даниель произнёс это без всякого намёка – он полагал, что Терпи-Смиренно будет помогать мальчику из родственных чувств, но по заалевшим щекам молодого проповедника видит, что роль отчима куда вероятнее.
В таком случае лучше свести разговор к чему-нибудь более абстрактному.
– Всё идёт от первопринципа. Каждую вещь можно измерить. Каждая вещь, в том числе наш мозг, подчиняется физическим законам. Мой мозг, принимающий решение, движется по заданному пути, как катящийся по жёлобу шар.
– Дядя! Вы же не отрицаете существование душ – Высшего Духа!
Даниель молчит.
– Ни Ньютон, ни Лейбниц с вами не согласятся, – продолжает Терпи-Смиренно.
– Они боятся это сделать, потому что оба – люди заметные, и за такое высказывание их сотрут в порошок. Однако никто не станет стирать в порошок меня.
– Нельзя ли воздействовать на твой умственный механизм доводами? – спрашивает Благодать.
Она вернулась и стоит в дверях.
Даниелю хочется ответить, что Терпи-Смиренно может с тем же успехом повлиять на него доводами, как соплёй сбить с курса мчащийся на всех парусах линейный корабль. Хотя язвить незачем: вся цель разговора – оставить по себе в Новом Свете добрую память. Теория в данном случае такова: поскольку солнце встаёт на восточном краю Америки, маленькие предметы отбрасывают на запад длинные тени.
– Будущее столь же неизменно, сколь и прошлое, – говорит он, – и будущее состоит в том, что через час я взойду на борт «Минервы». Можете возразить, что мне следует остаться в Бостоне и воспитывать сына. Разумеется, ничего другого я бы не желал. Я бы, с Божьей помощью, до конца отпущенных мне дней радовался, глядя, как возрастает Годфри. У него был бы отец из плоти и крови, со множеством явных слабостей и недостатков. До поры до времени он бы почитал меня, как все мальчики почитают отцов, потом бы это прошло. Но если я отплыву на «Минерве», вместо отца из плоти и крови – заданной постоянной величины – у него будет воображаемый, исключительно податливый его мысли. Я уеду и буду мысленно представлять поколения ещё не рождённых Уотерхаузов, а Годфри сможет рисовать себе героического отца, каким я никогда не был.