Размер шрифта
-
+
Рождественские стихи русских поэтов - стр. 5
Воспоминаний и страстей.
Он волны осушил морские
О, осуши же их своей могучей дланью!
Как солнцем освети греховных мыслей тьму…
О, снизойди к ничтожному созданью!
О, помоги неверью моему!
1883
Белла Ахмадулина
(1937–2010)
Елка в больничном коридоре
В коридоре больничном поставили елку. Она
и сама смущена, что попала в обитель страданий.
В край окна моего ленинградская входит луна
и недолго стоит: много окон и много стояний.
К той старухе, что бойко бедует на свете одна,
переходит луна, и доносится шорох стараний
утаить от соседок, от злого непрочного сна
нарушенье порядка, оплошность запретных
рыданий.
Всем больным стало хуже. Но все же – канун
Рождества.
Завтра кто-то дождется известий, гостинцев,
свиданий.
Жизнь со смертью – в соседях. Каталка
всегда не пуста —
лифт в ночи отскрипит равномерность
ее упаданий.
Вечно радуйся, Дево! Младенца ты
в ночь принесла.
Оснований других не оставлено для упований,
но они так важны, так огромны,
так несть им числа,
что прощен и утешен безвестный
затворник подвальный.
Даже здесь, в коридоре, где елка —
причина для слез
(не хотели ее, да сестра заносить повелела),
сердце бьется и слушает, и – раздалось,
донеслось:
– Эй, очнитесь! Взгляните – восходит
Звезда Вифлеема.
Достоверно одно: воздыханье коровы в хлеву,
поспешанье волхвов и неопытной Матери
локоть,
упасавший Младенца с отметиной чудной
во лбу.
Остальное – лишь вздор, затянувшейся лжи
мимолетность.
Этой плоти больной, изврежденной
трудом и войной,
что нужней и отрадней столь просто
описанной сцены?
Но корят – то вином, то другою какою виной
и питают умы рыбьей костью обглоданной
схемы.
Я смотрела, как день занимался в десятом часу:
каплей был и блестел, как бессмысленный
черный фонарик, —
там, в окне и вовне. Но прислышалось
общему сну:
в колокольчик на елке названивал
крошка звонарик.
Занимавшийся день был так слаб, неумел,
неказист.
Цвет – был меньше, чем розовый: родом
из робких, не резких.
Так на девичьей шее умеет мерцать аметист.
Все потупились, глянув на кроткий
и жалобный крестик.
А как стали вставать, с неохотой глаза
открывать,
вдоль метели пронесся трамвай, изнутри
золотистый.
Все столпились у окон, как дети:
– Вот это трамвай!
Словно окунь, ушедший с крючка:
весь пятнистый, огнистый.
Сели завтракать, спорили, вскоре устали,
легли.
Из окна вид таков, что невидимости
Ленинграда
или невидали мне достанет для слез и любви.
– Вам не надо чего-нибудь?
– Нет, ничего нам не надо.
Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот, в коридоре смотрю
на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся!
Сына о том же проси.
Страница 5