Российский колокол № 4 (48) 2024 - стр. 27

Марфа схватила со стола тетрадку:

– Вот здесь ты на что намекаешь, паршивец:

«Все за лопаты! Все за свободу!

А кто упрётся – тому расстрел»?

– Это не я, это Гиппиус, – сдавленно застонал зять.

Марфа шарахнула жилистым кулаком по столу. В серванте жалобно возроптали серебро и хрусталь.

– Я с вами не из одной печи хлеб едала. По мне что Хипиусы, что какая другая тля недобитая – всё одно: враги народа.

– Боже, ваше невежество ужасает. – Субтильный зять воздел было руки к семейной реликвии, но взгляд наткнулся на шляпки гвоздей.

– Куда вы дели Матерь Божью? Неужели снесли в свою комиссионку? – ахнул он. И осел подломленной берёзкой.

– Ах ты, говна какая: иконку пожалел! Люди добрые, держите меня, а то ща как запендюрю – ведь руки чешутся. – Двинулась Марфа на поверженного зятя.

Тот, отползая от неотвратимо наступающей на него тёщи, нащупал на полу упавшую со стола вилку и заслонился ею, как щитом.

– Мама, – возопил зять, – ради Полюшки не сокрушайте нашего несокрушимого счастья, не губите свою загубленную революционно-большевистскую душу!

Марфа притормозила. Задумалась. Выматерилась. Села на стул и уже спокойно произнесла:

– Вот завернул, гадёныш. Сразу и не сообразишь, что сказать хотел. Серебро-то положи, оно же и ткнуть может. Нужно оно тебе как в Петровки варежки, – с усмешкой покосилась она на нелепое оружие в руках зятя.

Вошла Полина.

– Вы уже позавтракали? А я крендельки с пылу с жару принесла.

Присмотрелась. Сникла.

– Мама, у вас опять идейные разногласия?

– Да какие-такие разногласия, всё по-благородному. – Мать подошла к зятю и, стряхнув с него пылинки былого сражения, по-родственному похлопала по плечу.

– Живи пока. А на работе завтра чтоб верняком был, – и обратилась к дочери: – Пошла я, Полюшка, делов много накопилось. А вы кушайте свои крендельки, кушайте.

Полина, проводив мать, с тревогой посмотрела на мужа. Евгений вскочил. Забегал по комнате.

– Полина, умоляю, – он был в отчаянии, – усмири её. Это ни в какие ворота не лезет!

– Я же просила тебя быть повежливее. – Гримаса отчаяния перекосила лицо жены. – Мать нам добра желает.

– Господи, пошли мне терпенья. Это я-то невежлив? – возмутился Евгений. – Она меня топчет. Унижает как личность. Подавляет.

Лицо Евгения заалело, в своём праведном гневе он был необычайно красив и беззащитен. Полина с восхищением смотрела на мужа: ей было неважно, что он говорит, слова были лишь фоном для её всепоглощающей и преданной любви.

– Она полагает, что революция делалась для таких как она, и считает себя вправе помыкать и указывать, как жить и что делать.