Россия в концлагере (сборник) - стр. 28
Я до сих пор не знаю, как именно конструировался остов этого романа. Мне кажется, что степушкин переполох вступил в социалистическое соревнование с добротинским рвением и из обоих и в отдельности не слишком хитрых источников получился совсем уж противоестественный ублюдок. В одну нелепую кучу были свалены и юрины товарищи по футболу, и та английская семья>50, которая приезжала ко мне в Салтыковку на week end>51, и несколько знакомых журналистов>52, и мои поездки по России, и все что хотите. Здесь не было никакой ни логической, ни хронологической увязки. Каждая «улика» вопиюще противоречила другой, и ничего не стоило доказать всю полную логическую бессмыслицу всего этого «романа».
Но что было бы, если бы я ее доказал?
В данном виде – это было варево, несъедобное даже для неприхотливого желудка ГПУ. Но если бы я указал Добротину на самые зияющие несообразности, – он устранил бы их, и в коллегию ОГПУ пошел бы обвинительный акт, не лишенный хоть некоторой, самой отдаленной, доли правдоподобия. Этого правдоподобия было бы достаточно для создания нового «дела» и для ареста новых «шпионов».
И я очень просто говорю Добротину, что я – по его же словам – человек разумный и что именно поэтому я не верю ни в его обещания, ни в его угрозы, что вся эта пинкертоновщина со шпионами – несусветимый вздор и что вообще никаких показаний на эту тему я подписывать не буду. Что можно было перепугать Степанова и поймать его на какую-нибудь очень дешевую удочку, но что меня на такую удочку никак не поймать>53.
Добротин как-то сразу осекается, его лицо на один миг перекашивается яростью, и из-под лоснящейся поверхности хорошо откормленного и благодушно-корректного, если хотите, даже слегка европеизированного «следователя» мелькает оскал чекистских челюстей.
– Ах так вы – так…
– Да, я – так…
Мы несколько секунд смотрим друг на друга в упор.
– Ну мы вас заставим сознаться…
– Очень маловероятно…
По лицу Добротина видна, так сказать, борьба стилей. Он сбился со своего европейского стиля и почему-то не рискует перейти к обычному чекистскому: то ли ему не приказано, то ли он побаивается: за три недели тюремной голодовки я не очень уже ослаб физически, и терять мне нечего. Разговор заканчивается совсем уж глупо:
– Вот видите, – раздраженно говорит Добротин. – А я для вас даже выхлопотал сухарей из вашего запаса.
– Что же, вы думали купить сухарями мои показания?
– Ничего я не думал покупать. Забирайте ваши сухари. Можете идти в камеру.
Синедрион>54
На другой же день меня снова вызывают на допрос. На этот раз Добротин – не один. Вместе с ним – еще каких-то три следователя, видимо чином значительно повыше. Один – в чекистской форме и с двумя ромбами в петлице