Россия, лихие годы: рейдерский захват - стр. 36
Минутная стрелка часов над столом постояла-постояла вертикально и шагнула рывком на сторону следующего часа, и тогда я не выдержал. В зале я еще сдерживал шаг, но в коридоре побежал, и спиной почувствовал взгляды охранников. Распахнул директорскую дверь – в приемной никого. Взял на себя тяжелую обитую дверь, за ней неглубокий темный тамбур, и еще одна обитая ватой глухая дверь. Стукнул кулаком в деревянный косяк и прислушался: ни звука в ответ. Стукнул еще два раза, сильнее, и, не услыхав ничего, с громким "Можно?" толкнул со всей силы дверь вовнутрь.
Софронов сидел за своим письменным столом, склонив голову на грудь, и первым мне бросился в глаза широкий красный галстук, от шеи вниз, спадающий поверх белоснежной рубашки.
– Иван Петрович! – прыжками я пересек длинный кабинет и нагнулся над столом. Кровавый галстук, тускло поблескивая, менял оттенок от светло розового у горла до вишневого на животе.
Я схватил его запястье, чтобы прощупать пульс, но и так все было ясно: директор был мертв. Сизая бледность уже медленно занималась на полных щеках, захватывая розовый, в красных прожилках нос. Его горло было перерезано, и всего-то пять-десять минут назад. Края надреза широко расходились под самые уши. Так можно было раскроить, только откинув голову назад за волосы и полоснув натянутую шею.
Сейф был распахнут. Освещенные солнцем, как и в четверг, белели стопки бумаг, но сверху ничего сегодня не блестело: никелированного револьвера в сейфе не было. Я быстро, но внимательно оглядел кабинет и письменный стол. Никаких следов борьбы, все было аккуратно прибрано, идеальный порядок. Только дверь за спиной директора, в комнату отдыха с душем, была сейчас чуть приоткрыта.
Он мог еще быть там, убийца с ножом, или даже с никелированным револьвером в руке. И поэтому я выхватил из-под рукава рубашки свой нож. Резко пихнул вовнутрь эту дверь и осторожно заглянул: небольшая уютная комнатка, диван, столик, и сбоку еще дверь. Вторую дверь я распахнул ударом сапога, и отступил, страхуясь. Никого. Две пустые душевые кабинки, сухой пол и кафель. Неожиданно было увидеть за ними еще дверь: значит, этой душевой пользовались из двух кабинетов. Я кинулся в ту дверь – она легко распахнулась, и в нос ударили запахи праздничного стола: то была подсобка, и следующая дверь вела из нее в праздничный зал. Пол и столик здесь были завалены картонками и упаковками от снеди, выставленной сейчас на столе в зале. Из сумеречного угла мрачно поглядывал гипсовый бюст Владимира Ильича.