Роковые женщины советского кино - стр. 13

Зато увлеклась художником фильма. Его сын Филипп играл в картине роль сына героини Прокловой, и художник приехал из Москвы его навестить. Дома у него остались жена-француженка и еще двое маленьких детей. Но это обстоятельство не помешало художнику по уши влюбиться в Елену и начать за ней ухаживать. В итоге актриса порвала с экстрасенсом, а художник – со своей семьей, и после фильма они стали жить вместе. Правда, недолго. Вскоре этот роман тоже исчерпал себя, и художник вернулся в семью. А Проклова вышла замуж в очередной раз.

Со своим вторым официальным супругом актриса познакомилась при следующих обстоятельствах. Однажды заболела ее дочь Аришка, и Елене посоветовали сходить к одному знаменитому доктору-травнику, который ну просто «творит чудеса». Елена выстояла огромную очередь, а когда вошла в кабинет, едва не потеряла дар речи от неожиданности – доктор внезапно бросился перед ней на колени со словами: «Лена, наконец-то ты пришла! Я десять лет жду тебя!» Оказалось, что доктор – Александр Дерябин – был давно уже тайно в нее влюблен, но почти не надеялся увидеть предмет своих воздыханий воочию. И вот сама судьба послала ему такой случай! Упустить его доктор не захотел и стал усиленно ухаживать за актрисой. В итоге та не устояла и вышла за него замуж. Но и эта попытка завести семью закончилась для Елены крахом. По словам самой Прокловой, одной из причин разлада с Дерябиным стала личная трагедия: в младенчестве умерли двое их сыновей-близнецов. Это горе разобщило супругов, из их отношений ушли легкость и теплота.

Вспоминает Елена Проклова: «Мне помогало в то время агрессивное такое делание дел: я грузила и грузила себя всякими проблемами. Очень сказалось и содействие театра. Я бесконечно благодарна всем коллегам – за то, что они так фантастически правильно и полезно отнеслись к тому, что со мной случилось. Чтобы я не зацикливалась на личном несчастье, меня просто завалили работой, актерским трудом – бесконечными вводами, репетициями, учением ролей. Я уходила из дома с утра и приходила около полуночи. На дневное время мне была обеспечена «лечебная повязка» от выжженности внутри. Но оставались ночи… Сколько ни играй в театре, сколько ни разъезжай по фестивалям и Дням советского кино… Оставались несколько часов во тьме, когда я была предоставлена самой себе. И могла, как Пенелопа, распускать все сотканное за день. Только я распускала не покрывало или ковер – что там именно ткала древняя гречанка? – а себя. И чувствовала, как непреодолима эта мания, – так же, как мое одиночество…»