Роковой год цесаревича Николая - стр. 21

Граф Шереметев ударил тростью в пол, и в те же двери забежали самые настоящие бурые медведи, запряженные в сани. Аристократы ахнули: «Шикарная аллегория масленицы!» – и шумно зааплодировали, приведя медведей в беспокойство. Позади саней шел хор и распевал народные масленичные песни. Ники мгновенно сориентировался – слова ему были хорошо знакомы – и громко подхватил хорошо поставленным баритоном:

Гости пришли в полный восторг: «Браво! В русском костюме – русские песни!» Цесаревич самодовольно раскланивался на все стороны.

После ужина родители уехали, Ники же остался и плясал до изнеможения, а потом простывал за несколькими стаканами шампанского до половины пятого утра.

Веселые февральские дни сгорали один за другим, как бенгальские огни, и лишь однажды эта радостная карусель на мгновение остановилась. В конце месяца в Петербург прибыл дядя Сергей – муж Эллы, московский генерал-губернатор и младший брат Папа. С Ники великий князь перекинулся буквально парой слов – передал приветы от тетеньки и, с многозначительной улыбкой, от «милой Пелли», из-за чего настроение у цесаревича резко испортилось, – а потом надолго закрылся в кабинете с императором.

Ники, конечно, не собирался подслушивать, но Папа так кричал на дядю Сергея, что отзвуки его разгневанного баса доносились даже до спальни цесаревича: «Перестань разыгрывать царя! Устроил себе великое княжество московское! Мне все на тебя жалуются – что это ты удумал, отдельно взятый феодализм в моем государстве хочешь устроить? Ты не удельный князь, заруби себе это на носу, братец!» Дядя слабо возражал, но Папа его не слушал, продолжал бушевать: «Может, ты еще и валюту свою в Москве введешь, со своим красивым профилем на монетках? Может, посла к тебе в Кремль от моей империи отправить? Заигрался, Сергей, заигрался!»

Потом отец немного успокоился, крики прекратились и Ники заснул.

Зимний сезон канул в вечность.

Смутное беспокойство охватило всю семью с самого утра.

Ники, пытаясь отвлечься от гнетущей тревоги, запустил было на эольене «Лунную сонату», но почти сразу выключил. Сердце и без того разрывалось на части – как от бомбы террориста…

Первое марта тысяча восемьсот восемьдесят первого. Тринадцать лет назад. Ники бежал по мраморным ступеням Зимнего, стараясь не наступать в большие пятна черной крови.

Дедушка32 лежал в кабинете, на диване у окна. Смотреть на него было невозможно. Любимый, добрый, ласковый Анпапа умирал в тяжелой агонии от бесчисленных ран. Вокруг толпились люди. Все что-то говорили и плакали. Княгиня Юрьевская упала на колени возле Анпапа и исступленно целовала его окровавленные пальцы, крича: «Саша! Саша!» Отец стоял у окна, закрыв лицо руками.