Роковая наследственность - стр. 31
Глядя на бабулю, Волжанову казалось, что он не только слышит, но и видит в её глазах то, что происходило с ней много лет тому назад. Он не перебивал, не задавал вопросов, тем самым давая ей возможность спокойно выговориться. И не отрывая глаз от искрящегося огня в камине, Маша продолжала рассказывать.
– Новый 1918-ый год не принёс желаемых изменений. Не возвращался прежний, привычный нам устой жизни, и тот, кто бы мог забрать меня отсюда не появлялся. Приют переименовали в детский дом имени кого-то… Привычные занятия были отменены. Нас ничему не обучали, нас заставляли жить по-новому, грубо приказывая подчиняться. Забыты были культура и уважение, появился только страх, ужасающий страх за свою жизнь. Уму было не постижимо понять всё происходившее. Мы не жили, мы выживали. Но Господь не оставил меня, он услышал мою мольбу и случилось чудо, когда поздним февральским вечером уже следующего 1919-го года, ко мне подошла заведующая и приказав одеться, велела идти за ней. Мы спустились на первый этаж, и я увидела мужчину, стоявшего около входной двери. Высокий, худой, в длинном чёрном пальто с поднятым воротником и в несуразной меховой шапке, из-под которой было видно лишь поседевшую бороду. Он подошёл и встав передо мной на колени обнял. Затем, с глазами полными слёз мужчина спросил.
– Ведь ты Маша, Маша Дементьева?
– Да, я Мария Дементьева. А вы простите кто? – спросила я. Честно говоря, в тот момент мне было всё равно что ответит этот мужчина. Я была готова вцепиться в него и умолять, чтобы он забрал меня отсюда. Продолжая стоять на коленях, глядя мне в глаза, он дрожащим голосом ответил.
– Я твой отец.
Глава II
Не видя с моей стороны никакой реакции на услышанное, он поспешно затараторил.
– Я всё уладил, я договорился, мы можем идти.
Взглянув на заведующую, которая кивком головы дала понять, что мужчина говорит правду, я крепко взяла его за руку и мы ушли.
На улице было темно. Медленно падал пушистый снег, и луна вместо разбитых фонарей освещала нам дорогу. Мы шли нескончаемо долго, не проронив ни слова за всё время пути. Наконец остановившись около большого дома не далеко от набережной, мужчина с облегчением вздохнул и сказал.
– Пришли.
Дверь парадного входа была заколочена досками. Обогнув дом, мы прошли во внутренний двор и по «чёрной» лестнице поднялись на второй этаж. Квартира, в которую мы вошли, была очень большой, но к тому времени из неё уже успели сделать коммуналку, изгнав законных хозяев. Трудно было представить сколько народа здесь сейчас проживало. Из-за многочисленных перегородок раздавался громкий храп, детский плачь и непонятная возня. Пройдя через всю квартиру, мы остановились у самой дальней, угловой двери. Открыв её, мужчина поспешно зажёг спичку и шагнул в темноту. Через мгновение, наполнив комнату тусклым светом, на столе у окна зажглась керосиновая лампа и мне было вежливо предложено войти. Это была настоящая отдельная комната, но очень маленькая, с не большим окном, выходившим во двор. При входе стояла круглая вешалка, на которую когда-то вешали цилиндры, пальто и манто, а вниз в специальное отделение ставили трости и зонты. Конечно, здесь она смотрелась смешно, но с другой стороны, радовала глаз, являясь некой достопримечательностью этой крохотной комнатки. Слева у стены стоял облезлый кожаный диван с массивной спинкой и большими круглыми подлокотниками. У стены напротив, обшарпанный комод, верхняя часть которого теперь выполняла роль столового серванта. На нём в небольшом медном тазике были сложены в стопку пара кастрюль, несколько тарелок и две алюминиевые кружки. На углу комода стоял самовар, большой, пузатый и почти новый. Увидев в нём своё отражение, я вздрогнула.