Родники и камни (сборник) - стр. 58

«Передо мною лежит убитый мною человек. За что я его убил?..

Я не хотел этого. Я не хотел зла никому, когда шел драться… Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули».

Время, по обыкновению, было – не гаршинское.

«Из сотен тысяч батарей… За нашу родину огонь! Огонь!..» – ревели мы лужеными глотками, истязая подметками плац. «Гремя огнем, сверкая блеском стали…» – рычали мы, строем шагая в столовую к помятой миске с водянистым супом.

«Ведь грустным солдатом нет смысла в живых оставаться», – сказал поэт.

Я учился пять лет на редакционно-издательском факультете.

На литературном отделении.

В нашей программе русской литературы Гаршину места не нашлось.

Время на дворе стояло мрачное, глухое – конец сороковых.

Нам лгали с трибун и кафедр, приучая нас неверно мыслить. И лгали – умолчанием.

(Это у Льва Толстого в рассуждениях о исторической науке: ложь умолчанием.)

«Архискверный» (глубокое ленинское определение) Достоевский в программе тоже отсутствовал. В билетах для государственного экзамена автору «Братьев Карамазовых» был дарован единственный вопрос: «Статья тов. В. В. Ермилова об ошибках в мировоззрении Достоевского». Что-то вроде.

Конец ознакомительного фрагмента.