Родина слоников (сборник) - стр. 36

Картина Николая Досталя (1958), как и «Дело № 306» годом раньше, были первыми за 30 лет криминальными детективами (все прочие фильмы делались про шпионов) и отличались от последующих одножанровцев тотальным ощущением тревоги. Кислая мразь ночных электричек, нехороших квартир, пригородных танцплощадок с фонариками, садово-парковых шалманов с татароватыми лярвами-официантками, перемигивание ушлой привокзальной шоферни, работа старых сычей-«законников» под видом безобидных торговцев Птичьего рынка, тихие подмосковные змеюшники за глухими заборами – все это ни на грамм не уравновешивалось озорными физкультурницами в бассейне и воскресными лыжными прогулками под музыку «Доброго утра». Не «кто-то кое-где у нас порой», а сплошной шквал полуорганизованного бандитизма держал в страхе стремительно растущие города: долгожданная вольная колхозникам и дефицит рабочих рук, вызванный резким сокращением подневольного труда (помимо реабилитанса, сработал возврат пленных немцев и японцев), срывал массы полуобразованной молодежи на необжитые окраины, предельно люмпенизировавшие морально нестойкие трудовые резервы. Все это привело к широкому, преимущественно пролетарскому беспределу, признать который Советская власть была не в состоянии. На плечи принципиальных партийных художников легла сложнейшая задача: перекинуть хотя бы полтяжести за crime-time на центровую позолоченную молодежь.

За тем дело не стало. В ласковые сети марьинорощинского Мориарти по кличке Папаша (В. Емельянов) торопились пуще других мотыльки из академических семей, богемные пузанчики и гнусные студенты. Студент-очник в кино 50-х был если не конченой, то на крайний случай никчемной и пустой фигурой, мотомнахлебником-пижоном-попрыгуньей, – вплоть до самого 65-го, когда деловитый, подрабатывающий на стройке и сторожем практикант Шурик вернул студенчеству доброе имя. До той поры индульгенция за шашни с ворьем полагалась только фрезеровщику Мише («Рабочая косточка!») – а вот фраер в бабочке Арнольд, жонглирующий добром и злом и поощряющий кутежи, мог не рассчитывать на снисхождение суда. Это он и его дружки ослепляли красивой жизнью простых рабочих пареньков, разводили декаданс и плясали рок-н-ролл. За одно это уже полагался стопроцентный волчий билет: ненависть хрущевских времен к рок-н-роллу была поистине остервенелой, психически неадекватной, его танцевали самые мерзкие субъекты в «Повести о первой любви», альманахе «Совершенно серьезно», мультфильме «Большие неприятности» и даже «Заставе Ильича». Низкопоклонцы звали друг друга «бэби», чокались в объектив, прощались игривым «оревуар», их мамаши в горжетках пели в трубку «хэлло», а страдало, между прочим, общество. Направляя в органы демобилизованного лейтенанта Сергея Коршунова, горком напутствовал его именно «на передний край борьбы за нашу советскую мораль».