Риданские истории - стр. 14
«Первый вечер после спасения. Мы построили навес, зажгли костер и ужинали рыбой, зажаренной в огне. Благо, ее было в достатке. Мы не знали сколько пробудем здесь, и есть ли на острове дичь или фрукты, поэтому съели всего лишь по одной рыбешке, притупившей чувство голода, но это было разумно. Шторм, загубивший судно и больше половины команды капитана Джонса, не стихал ни на минуту, разбивая о прибрежные скалы высокие волны. Небо, затянутое серой, испещренной вспышками ярких молний пеленой, и не думало проясняться. Ни у кого из нас не было часов (мои, по крайней мере, изрядно набрали воды и перестали ходить). Никто не знал, сколько времени, но это было, пожалуй, не важно. Важно было то, что в каждом из нас присутствовала вера на благополучный исход и скорое спасение».
– Где ты научился писать слова, Грин? – Трэвис обглодал рыбий хребет до чистых косточек и с ухмылкой бросил его под ноги Гарольду. Затем вытер жирные губы ладонью и откинулся на песке, подставив голые пятки жарким языкам костра.
Тот нехотя оторвался от своего дневника и поднял глаза на Трэвиса.
– В то время, когда юный мистер Лонг играл на грязных улицах в сорвиголов и воровал яблоки на торговых площадях, я часто ходил в городскую церковь, – надменно ответил Грин и брезгливо пнул башмаком рыбий скелет в сторону. – При ней была небольшая школа, где я и обучился грамоте.
– А в церкви отмаливал свои грехи, а? Мистер Грин? – весельчак Хью пригладил тонкие усики, а затем разразился басовитым смехом, но его веселье продолжалось от силы несколько секунд, пока он не закашлялся. На корабле он не выпускал изо рта курительной трубки, и пропитанные табачным ядом легкие со временем стали сдавать.
– Скорее молился за таких, как вы, неотесанных болванов, чтобы не натворили темных дел, которые во век потом не расхлебать ни вам самим, ни Господу нашему, – с достоинством отреагировав на шутку матроса, Грин отложил в сторону дневник и принадлежности для письма.
– И скажи на милость всем нам, – снова раздался зычный голос Трэвиса, – как такого напыщенного наглеца приняла святая церковь? Или в ее обитель всякий вхож? Вот я, например, – он поднялся на ноги, подтянул съехавшие вниз бриджи и демонстративно покрутился перед остальными, – бывалый морской волк, гроза всех пиратов и зубастых акул, – он похлопал себя по широкой груди, а Хью снова выдавил из себя заразительный смешок. – Переступи я церковный порог, простит ли меня святая Матерь Божья за тех парней, из которых я когда-то выколачивал дух до полусмерти в песчаном кругу арены за серебряные монеты? Отпустит ли она мне все мои грехи всего лишь за горстку жалких слов о раскаянии перед рисованным кистью ее ликом в узорной бронзовой раме, установленной в окоеме горящих восковых свечей?