Ричард Длинные Руки – принц императорской мантии - стр. 29

За столом на стене подчеркнуто простой крест из дерева, что-то символизирует, иначе был бы тоже в золоте и драгоценностях.

К сцене двигаются уже более тесной группой, кардиналов почти не отличить от папы, только у него полотняная тиара расшита золотом, а у них золота поменьше, а вместо остальной части широкие красные полосы.

На кресле с папы сняли простую тиару, оставив голову в простой белой шапочке. Он сидит терпеливо и не двигается, мне даже показалось, что дремлет, но вообще-то это называется думает о высоком.

И под пение церковного хора мужик в золотом облачении подошел к нему с тиарой власти в обеих руках и провозгласил зычно, не столько для папы, что вздрогнул от его рева, как для публики:

– Прими эту тиару, украшенную тремя коронами, и знай, что ты отныне отец королей земных и государей, владык земных, наместник нашего Господа. Да будет царствие и слава его ныне и присно и во веки веков!.. Аминь.

И с этими словами он опустил на голову папы тиару, только теперь я понял, что это в самом деле три короны на боевом рыцарском шлеме, удлиненном для того, чтобы поместились все три и между ними еще оставался промежуток в три пальца, означающий сегрегацию и апартеид в отношении трех разных миров.

– Его святейшество папа, – провозгласил он звучно, – Бенедикт Двадцать Первый!..

Заглядывая в книгу, церемониймейстер произнес так же громко и торжественно:

– По этому случаю папа дарует всем присутствующим полное отпущение грехов.

Вот повезло, мелькнула у меня злая мысль. Главное, подсуетиться и всегда быть поближе к власть имущим, что-то да всегда перепадет. А те, кто проливает кровь на дальних рубежах… ну, для них существует вера в идеалы, справедливость, это выше всяких наград, как им сумели объяснить, что вообще-то необходимо для любого стабильного общества.

Я ощутил, как тихонько подошел и встал рядом человек, что вроде бы смотрит на папу, но больше присматривается ко мне. Этого я не видел, но ощутил фибрами, все истончаюсь, хотя, казалось, должен огрубеть в грубом мире и на очень грубом посту монарха и самодержца.

– Господин Пьяченца, – спросил я шепотом, – он в самом деле настолько свят?

Он пару мгновений озадаченно молчал, как это я увидел, не поворачивая головы, затем ответил уклончиво и почтительным шепотом:

– Этот высокий сан дает особую благодать.

– Да?

– Даже не лучший человек, – объяснил он тем же голосом, – способен на папском троне исправиться в лучшую сторону.

Я пробормотал:

– Я все-таки не стал бы так рисковать.

– В смысле?

– Лучше на папский трон избирать сразу хорошего.