Рейдовый батальон - стр. 31

– Видел дураков, но ты дурак самый отменный!

– Как я не попал?! Как я не попал? Боже!

– Переживаешь или жалеешь, что промазал? – спросил я, мои руки и ноги при этом подергивались мелкой дрожью, сердце стучало как молот, но вида не подавал, что страшно.

Бойцы сидели как вкопанные и ошалело смотрели на нас. Было тихо, словно на кладбище, лишь недалеко журчал ручей. Пауза затянулась.

– Ротный на связи, – вымолвил солдат с радиостанцией и протянул наушник Грошикову.

Дрожащими пальцами Сергей взял наушник, ответил в ларингофон:

– Второй на связи!

Выслушав ротного, сказал:

– У нас все нормально, поднимаемся! – И уже мне крикнул: – Поднимаемся через КП.

Нагруженные флягами, солдаты медленно брели вверх по склону.

– Никифор, прости меня. Я хотел пошутить, глупо получилось. – Серега обнял меня за плечи, сжал руку. – Прости, честное слово, все получилось глупо. С меня по возвращению накрытый стол.

– Да пошел ты, отвали.

– Как будто тебя каждый день расстреливают! Это же событие! Ну все, забыли, хорошо?

Наверху стоял ротный, усмехаясь, смотрел на нас, руки в карманах, лицо злое-презлое.

– Что было?

– Да я нечаянно замполита чуть не убил. Патрон в патроннике оказался. Глупо вышло.

– Мозги через дырку в башке все вытекли? Или чуть-чуть еще есть?

– Ну я пошутил, глупо получилось.

– Вижу, что не умно, на редкость не умно. В полку между рейдами все караулы будут твои. Чтоб дурь не кипела.

– Понял. Разрешите идти к себе, товарищ капитан?

– Давай, давай, и быстрее, а то еще в меня пальнешь, – насмешливо, все так же недобро глядя, произнес Кавун.

Ротный взглянул мне в глаза и вздохнул:

– С кем воюем, ну и офицеры: зеленые мальчишки и идиоты. Пойдем чай пить. Вояка… Как самочувствие?

– Да ничего, терпимо, могло быть и хуже.

– Могло… Списали бы на снайпера. Вот так. Как все было?

– Ай, глупость, глупая шутка. Идиотизм какой-то. Первый рейд – и погибнуть от пули своего же ненормального офицера.

– Кстати! Убивают, как правило, в основном новичков в первые месяцы и заменщиков, а также перед отпуском и после отпуска. Концентрации нет. Ну, вот мы с тобой в равном положении: и ты, и я в периоде повышенной убиваемости. Да только я об этой войне все знаю: знаю, когда пригнуться, когда упасть, где упасть, куда наступить, и мне всего месяц-другой остался, а тебе еще… Кто знает, что тебе предстоит? Эх, послужишь с мое, все испытаешь.

– А что было у тебя, Ваня? Самое жуткое?

– Самое жуткое? Я тогда был ротным в третьем батальоне, стоял на дороге к Джелалабаду. В зону нашей ответственности ввели спецназ из Союза. Удали, самодовольства, самоуверенности много, а мозгов и опыта мало. Они вошли батальоном в одно из ущелий, а поверху пустили лишь взвод. Взвод зажали, перебили за полчаса, а затем взялись за передовую роту. Мой пост был очень близко, ближе всех. На четырех БМП я примчался туда, но пробиться в ущелье не получилось: не было дороги. Когда мы подошли, бой еще шел, к нам выбрались несколько человек. Потом подоспели еще спецназовцы, и мы полезли в ущелье, но уже с хорошим прикрытием, да и вертушки помогали. Войти вошли, а добраться до них смогли только на следующий день. Вытаскивали их еще трое суток, одни трупы выносили, да еще под огнем, раненых почти не было. И вот когда спасаешься, прикрываясь покойником, и с другой стороны лежит такой же убитый пацан мордой в песок, и пули свистят со всех сторон, тогда и маму вспомнишь, и Бога позовешь. А когда жрать хочешь, то жрешь, привалившись к мертвому телу, и банку для удобства на него поставишь. Вот так-то. Первые седые волосы в моей рыжей шевелюре я после этого обнаружил.