«Ревность» и другие истории - стр. 29

Я с детства отличался способностью переживать то, что мне рассказывают. Родные и друзья относились к этой моей особенности по-разному: некоторые считали ее необычной и трогательной, другие – жалкой и несвойственной мужчинам. Для меня же это был настоящий подарок. Я не следовал за Геком Финном в его приключениях – я был этим самым Геком. И Томом Сойером. А когда пошел в школу, где меня учили быть греком, я, конечно же, стал Одиссеем. Впрочем, мне вовсе не обязательно погружаться в великие произведения мировой литературы – достаточно простенькой, скверно рассказанной истории о неверности, причем даже не важно, настоящая она или вымышленная. Словно кто-то нажимает на кнопку – и я переношусь в эту историю, с самой первой фразы. И поэтому я также умею различать фальшь. Не оттого, что я гениально распознаю жесты, интонацию и наши защитные стратегии, которые включаются машинально. Нет, это сам рассказ. Даже в грубом, лживом и субъективном изложении я вижу особенности характера, возможную мотивацию и роль рассказчика в событиях. И это помогает мне понять, какие поводы пробуждают в моем собеседнике те или иные чувства. Потому что я сам через это прошел. Потому что наша ревность сокращает пропасть между тобой и мной. Мы ведем себя похожим образом, несмотря на классовые, религиозные и интеллектуальные различия, несмотря на разное воспитание и культуру, – подобно тому, как наркоманы тоже ведут себя одинаково. Мы все – живые мертвецы, бредущие по улице, движимые единственным желанием – заполнить гигантскую черную дыру у себя внутри.

И еще кое-что. Способность погружаться в чужие чувства вовсе не то же самое, что способность сопереживать. «That I understand doesn’t mean I care»[5], – говорит Гомер. Я про Гомера Симпсона. Однако в моем случае эти две способности, к сожалению, объединяются. Я страдаю, сострадая ревнивцу. И поэтому свою работу я ненавижу.

Ветер дергал оконный шпингалет, стараясь сорвать его. Хотел показать мне свою силу.

Я уснул, и мне приснилось, будто я падаю с большой высоты. Я проснулся спустя полчаса оттого, что падающий наконец достиг земли.

Телефон пискнул, значит пришел мейл. В мейле содержались данные сообщений и звонков, удаленных из памяти телефона, принадлежащего Францу Шмиду. По этим данным, за ночь до исчезновения брата Франц восемь раз звонил Виктории Хэссел, но та не брала трубку. Я проверил номер и убедился, что это та же самая Виктория, с которой я разговаривал по телефону Джулиана. Однако чувство, какое бывает, когда падаешь с большой высоты, легкая дрожь и удар плоти о камень, которого никогда, никогда не забыть, появилось, лишь когда я прочел сообщение, отправленное Францем на греческий номер, принадлежащий Хелене Амбросиа.