Религия бешеных - стр. 41

Ему до всего было дело, все подряд превращалось в главное дело жизни. Он вцеплялся как клещ, при нем невозможно было спокойно даже нарезать капусту для супа: тут же поднимался вопль, что все надо делать совсем не так. Неуловимым для самой себя движением я тогда только плотнее перехватила нож. Манжос исчез быстрее…

Я чуть не ляпнула: «В глазах плескалось безумие». Как можно! Лихое, яростное море начинало плескаться только на расстоянии аж целого миллиметра от зрачков. Что главное было во всех их бархатнотеррористических действиях? Быстрота и натиск. В их акциях, рассчитанных на стремительность и безоглядность действий и максимально возможный шумный эффект, это было незаменимое оружие массового поражения. Дайте мне одного Манжоса, и я переверну Землю. Двух Манжосов не давайте – они порвут шарик пополам… «Золото партии» хранилось под густыми кудрявыми волосами и зеленой панамкой. Разве что это было золото того рода, которое иногда очень хочется закопать…

В мирной ситуации такой человек начинает с упоением уничтожать сам себя. Нет, с ним самим – ничего, он – молодцом, а вот производимые им разрушения, шум и эффект… Это была петарда, которую один раз подожгли, а дальше она шаровой молнией носилась по коридорам, шипя и разбрасывая снопы разноцветных искр. В такие моменты становилось сложновато помнить о том, что безумие и его зрачок разделяет целый миллиметр. А главное – это разглядеть. И вовремя напомнить себе, что вообще-то это – золото партии… Иногда руководству, которому был нужен еще и порядок в Бункере, хотелось накрыть эту петарду ведром, как файер на футбольном матче. А он просто был таким и другим быть не мог. Дал же господь человеку столько энергии. Какой бы шум он ни производил, заслуги и польза должны были перевесить…

Потому что это был кристально честный человек. Что на войне значит абсолютно надежный товарищ? Да такому простишь что угодно, потому что знаешь, что он никогда не сделает то, что простить нельзя…

…и я покажу трагедию. Макс Громов. В нем жила глубокая печаль. Не, не представляйте бледного юношу. Тридцатилетний мужик. Значит, все серьезно.

Я видела его вдохновенным и светлым. Я не видела вдохновеннее и светлее…

Первое, что я услышала от него: он рассказывал за столом в Бункере про свою дочь…

Однажды вечером они затеяли петь революционные и военные песни, я сразу же подключилась.

Из всех людей, что были в тот момент на кухне, я помню только его. Потому что по сравнению с ним рядом как будто никого и не было вовсе. Человек светился вдохновением. Вы предполагали увидеть в наше время молодого парня, для которого столько значат антикварные гимны ушедших героических эпох? Почему именно это давало ему настоящие силы? Он в это по-настоящему верил? Откуда в нем такая вера, откуда он с такой верой? Знаю, из Чебоксар…