Реквием по любви. Искупление - стр. 25

– Мне жаль. Я снова оступился. Бать, прости меня!

Мужчина грустно улыбнулся, пристально вглядываясь в лицо человека, которого вырастил. Которого воспитал. Его глаза неестественно блестели. Будто слезились от зверской, неописуемой боли. Наконец, раскрыв объятия, Макар притянул Толю к себе. Крепко сжал. Ободряюще похлопал по плечу.

– Я прощаю тебя, сын! – прозвучало хрипло. – Прощаю!

А потом раздался страшный хруст, и Решетников безжизненным бревном рухнул на пол: Зарутский молниеносным движением свернул ему шею.

Но Лиза не смогла даже закричать. Она провалилась в спасительную пустоту.

– Ну, как ты? Полегчало немного?

Несмотря на летний зной, Вика обхватила себя руками и зябко поежилась. Не было нужды оборачиваться. Она и так прекрасно знала, кому принадлежит голос, раздавшийся у нее за спиной. Кирилл. Приемный сын Прокурора. Все разъехались в срочном порядке несколько часов назад.

Из мужчин в доме остались только он да четверо вооруженных охранников. Но последние на территорию двора не совались. Патрулировали периметр.

Ирина Павловна тоже осталась. Она не отходила от Валентины Степановны – бабушка Лизы находилась на грани сердечного приступа из-за всего… случившегося. А Вика… Ее по-прежнему трясло. По-прежнему лихорадило. По-прежнему в груди жгло и точно кислотой все ее внутренности разъедало. Животный ужас все сильнее стискивал в своих стальных объятиях.

И убойный транквилизатор в недавней инъекции, приправленный несколькими таблетками успокоительного, почти не действовал. Видимо, слишком много адреналина плескалось в ее крови.

Соколовская разве что рыдать перестала. И на том спасибо!

Дабы ответить на вопрос мужчины, Вика прислушалась к своим ощущениям. Сердце болезненно сжималось в груди, отсчитывая запредельный бешеный ритм. Руки и ноги ослабели, сделавшись ватными. Голова гудела. Голос сел от продолжительной истерики. Горло саднило столь сильно и нещадно, словно она в порыве отчаяния горстями жрала битое стекло. Глаза раскраснелись и болели. Веки припухли. Однако, увлажнив искусанные до крови губы и втянув побольше воздуха в грудь, Вика еле слышно отозвалась, красноречиво кивнув на след от укола на плече:

– Не кричу же больше. Значит, действует.

– Иногда молчание громче любого крика.

– Не могу знать, – безразлично обронила девушка.

Последние часа полтора, не в силах войти в дом человека, которому ее отец так или иначе принес столько горя, она сидела на крыльце.

Тяжело вздохнув, и Кирилл примостился рядом. На ту же ступеньку.

– На вот, – он протянул ей чашку с чаем. – Выпей.