Рекенштейны - стр. 24
В эту минуту Готфрид, закончив разговор, взглянул на часы и позвал Танкреда:
– Танкред! Пора заниматься.
Мальчик не шевелился; но Габриела, бросив чарующий взгляд на молодого человека, проговорила с улыбкой:
– Я накладываю маленькое вето на ваше решение; мне кажется жестоким заставлять учиться ребенка в такую чудную погоду и поэтому прошу отпустить его на каникулы.
Готфрид взглянул на графа, который стоял за креслом графини, но тот покачал отрицательно головой.
– Я очень сожалею, графиня, что должен воспротивиться вашему желанию, но граф, поручая мне воспитание Танкреда, предоставил мне право распределять его занятия. Я нахожу, что даю ему довольно времени для игр и отдыха, но ввиду его непомерной лености, не могу согласиться прервать его занятия.
Габриела, закусив губы и с холодным презрением смерив Готфрида взглядом, отвернулась и сказала небрежно:
– Я полагаю, Вилибальд, ты не отрекся от права изменять распоряжения воспитателя твоего сына, особенно когда они налагают на ребенка непосильный труд.
– Графиня, – сказал Веренфельс, слегка бледнея, – Танкред пользовался такими вакациями до моего поступления, что по своим познаниям не может сравниться и с семилетним ребенком. Впрочем, все что я делал, то делал с согласия и одобрения графа. Но если мои распоряжения не нравятся вам, графиня, то я готов сегодня же сложить с себя мою должность.
Граф сдвинул брови.
– Перестаньте, Веренфельс, вы знаете, что я не потерплю, чтобы вы нас оставили. А тебя, милая Габриела, я буду просить не вмешиваться в то, что касается воспитания Танкреда. Я одобряю полезные и разумные меры господина Веренфельса и надеюсь, что ты тоже будешь благоразумной матерью.
Танкред встал, покраснев от злости и готовясь возражать, но Готфрид не дал ему на то времени.
– Ступай в свою комнату, – сказал он строго. – Ты слышал, что сказал твой отец? Так принимайся за занятия без всяких рассуждений.
– Но ведь это грубиян! И ты позволяешь служащему у тебя говорить таким тоном с графом Рекенштейном! – воскликнула графиня настолько громко, что Готфрид, уходя, мог слышать ее. – Ах, бедный мой Танкред!
Лицо ее пылало от гнева, губы дрожали.
При виде завязавшегося скандала, Арно побледнел и с душевной тревогой глядел на мачеху.
Но граф, привыкший с давних пор к бурным сценам и капризам жены, как скоро ей что-нибудь не нравилось, нисколько не смутился. Он придвинул стул к дивану, поцеловал ее руку и дружески серьезным тоном сказал:
– Дорогая моя Габриела, Бог свидетель, как я счастлив нашим примирением; моя первая забота доставлять тебе счастье и удовлетворять твои желания. Ты не можешь думать, чтобы я был равнодушен к ребенку, которым ты меня одарила, чтобы я отдал его с непростительной небрежностью в распоряжение человека грубого и жестокого, который мучил бы его без причины. Не в упрек тебе, так как прошлое сглажено и забыто, но я должен напомнить, что когда ты мне возвратила Танкреда, это был мальчик с отрицательными замашками, и притом лентяй и невероятный неуч. Молодая мать, слабая и любящая, как ты, не может управлять таким характером, как у него. Для этого нужен мужчина энергичный и основательный, словом, такой человек, как Готфрид, который дисциплинировал Танкреда и заставил его сделать удивительные успехи. А потому, прошу тебя, не расстраивай его плана занятий, вполне мною одобренного, и не препятствуй власти, которую я ему дал.