Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи - стр. 21

Считалось, что работать должны все взрослые – «Кто не работает, тот не ест». Допустим. Вот только официальные представители партии в деревне не предоставляли матери работу, поскольку она не говорила по-корейски. Мать была очень способной женщиной. Она разбиралась и в технике, и в математике, имела опыт ухода за больными – но местные партийные бонзы ее и слушать не хотели. В конце концов селяне узнали, что она кое-что понимала в акушерстве, и часто обращались к ней за помощью. И все же ее воспринимали как гражданку третьего класса, и власти считали, что от нее мало пользы. И моя мать вынуждена была каждый день отправляться в горы, которые начинались как раз за домом, чтобы собрать там дикие растения и корешки или что-то еще, что можно было бы употребить в пищу.

Нехватка еды усугублялась тем, что то немногое, что удавалось раздобыть, было очень сложно приготовить. У нас в доме была только примитивная дровяная печь. Дров всегда оказывалось либо слишком мало, либо слишком много, так что регулировать жар не было никакой возможности. В итоге рис выходил либо недоваренным, либо подгоревшим. Но отец никогда не жаловался. Он съедал все без разговоров. Пожалуй, это было единственной положительной чертой переезда в Северную Корею – отца моего будто подменили. Он оказался способен проявлять доброту – хоть немного. Спасибо и на этом.

Мы с сестрами быстро росли, и нас всегда донимал голод. Питались мы главным образом рисом, и через некоторое время такое однообразие начало раздражать. Отец продал один из наших драгоценных велосипедов и часть привезенной из Японии одежды местным партийным деятелям. Обзаведясь небольшой суммой денег, он отправился на крестьянский рынок на окраине деревни. В Северной Корее продовольствие распределяло государство, и любые частные его продажи были запрещены. Но иногда власти смотрели на это сквозь пальцы, и крестьяне могли продать немного овощей и яиц. Нетрудно догадаться, что цены были запредельными – раз в 10 выше государственных.

К нашему изумлению, отец возвратился с поросенком, овцой и цыпленком. Мы решили держать их во дворе. Моим сестрам эта живность служила игрушкой, хотя мы выращивали их на убой. Давно я не видел сестер такими довольными и увлеченными.

Но в тот же вечер деревенский полицейский явился к нам во двор с таким видом, словно все здесь принадлежало ему, и начал совать свой нос во все углы. Вид у него был самый зловещий – впалые щеки, глубоко посаженные злые глазки. Я даже избегал встретиться с ним взглядом – лучше уж поросенку корм заготовить.