Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи (сборник) - стр. 40

Таким образом, в этом отношении дело обстоит несомненно так. Но вы часто говорите еще о других действиях, которые непременно должна порождать религия, так как они не имеют значения для нравственности и, следовательно, никоим образом не могут возникать из нее, и по той же причине не могут возникать из чувственности, поскольку последняя противопоставляется нравственности, ибо и для нее они не имеют смысла; тем не менее они гибельны, потому что в них люди приучаются держаться за пустое и ценить ничтожное, и потому, что они, при всей своей бессмысленности и бесцельности, слишком часто заступают место нравственной деятельности и прикрывают отсутствие последней. Я знаю, что вы разумеете; избавьте меня от длинного описания внешней дисциплины, духовных упражнений, лишений, истязаний и тому подобного, в чем вы упрекаете религию как в ее создании, но о чем – не забывайте этого – также весьма равнодушно судят именно величайшие герои религии, основатели и возродители церкви. Здесь, правда, дело обстоит иначе; но и здесь, я полагаю, дело, которое я защищаю, оправдает себя само. А именно, подобно тому, как знание, о котором мы ранее говорили, те учения и мнения, которые хотели ближе примкнуть к религии, чем они на то способны, были лишь обозначениями и описаниями чувства, короче, знанием о чувстве, но отнюдь не непосредственным знанием о действиях вселенной, пробуждающих чувство; и подобно тому, как это знание неизбежно должно было обратиться во зло, когда оно ставилось на место либо самого чувства, либо подлинного непосредственного познания, – так и это поведение, предпринимаемое ради упражнения чувства и управления им и столь часто превращающееся в что-то пустое и бессодержательное – ведь мы не говорим здесь об ином, символическом и значительном поведении, выдающем себя не за упражнение, а за выражение чувства – есть также поведение как бы из вторых рук, которое на свой лад делает чувство своим объектом и воздействует на него, по аналогии с знанием, которое тоже делает чувство своим объектом и хочет теоретически воспринять его. Какую цену это поведение может иметь само по себе, и не оказывается ли оно столь же несущественным, как такое знание, – этого я не хочу здесь решать; ведь трудно правильно определить, и требует точного обсуждения вопрос, в каком смысле человек может хотеть управлять самим собой и в особенности своим чувством, которое, по-видимому, есть скорее дело целого и самобытный продукт жизни, чем намеренный и самостоятельный результат человеческой деятельности. Но, повторяю, это меня здесь не касается, и я хотел бы лучше обсуждать это с друзьями религии, чем с вами. Достоверно, однако, и я безусловно признаю здесь одно: мало найдется заблуждений более гибельных, чем такое желание поставить эти воспитательные упражнения чувства на место самого чувства; но только это очевидно есть заблуждение, в которое не могут впасть религиозные люди. Быть может, вы сразу же согласитесь в этом со мной, если я напомню вам, что нечто подобное встречается и в области нравственности. Ибо и здесь существует такое воздействие на свое собственное поведение – нравственные упражнения, которые человек, как обыкновенно говорится, предпринимает над самим собой, чтобы стать лучше; ставить такие упражнения на место непосредственной нравственной деятельности, на место доброты и правильного поведения – это, правда, случается, но вы не скажете, что это случается именно с нравственными людьми. Но сообразите также следующее. Вы собственно полагаете, что люди делают разные вещи, причем каждый перенимает у другого и передает следующим то, что для многих совсем не понятно и ничего не означает, но в отношении чего предполагается, что оно совершается ради возбуждения поддержки и направления в известную сторону религиозного чувства. Итак, где это действие производится самостоятельно и где оно действительно имеет это значение, там оно очевидно относится к собственному чувству человека и предполагает известное состояние этого чувства, которое может быть воспринято, так что человек сознает самого себя и свою внутреннюю жизнь со всеми ее слабостями и неровностями. Это предполагает также интерес к такому самосознанию, высшее себялюбие, предметом которого является именно человек как нравственно чувствующее существо, как воображаемая часть целого духовного мира; и, очевидно, с прекращением этой любви должно прекратиться и такое поведение. Итак, может ли когда-либо такое поведение нелепым и бессмысленным образом быть поставлено на место самого чувства и стремиться вытеснить его, не уничтожая вместе с тем само себя? Нет, такое заблуждение может возникнуть лишь в тех, кто в последних глубинах своей души враждебны религии. Именно для таких людей эти упражнения чувства имеют самостоятельную ценность, ибо этим они могут приобрести славу, будто они скрывают в себе подлинное чувство; тому, что в других имеет глубокое значение, они могут внешне подражать, когда сознательно или бессознательно им нужно обмануть других видимостью высшей жизни, которая в действительности отсутствует в них. Так дурно, действительно, то, что вы в этом смысле порицаете; это есть всегда либо низкое лицемерие, либо жалкое суеверие, которое я охотно предоставляю вашему суду и которого не хочу защищать. И при этом безразлично, в чем состоят такого рода упражнения, и мы готовы отвергнуть не только то, что само по себе пусто, неестественно и ложно, но и все, что возникает на этом пути, хотя бы оно и пользовалось хорошей репутацией; дикие истязания, бессмысленный отказ от прекрасного, пустые слова и обряды, благотворительность – все это должно иметь для нас одинаковое значение, всякое суеверие мы должны признать одинаково нечестивым. Но никогда также мы не должны смешивать это суеверие с благонамеренным стремлением религиозных душ. То и другое различается, поистине, весьма легко; ибо всякий религиозный человек создает себе сам свою аскетику, в какой он нуждается, и не ищет какой-либо нормы, кроме той, которую он носит в себе. Суеверный же и лицемер строго держится данного извне и традиционного и ревностно соблюдает все это, как что-то общеобязательное и священное. И это вполне естественно; ведь, если бы каждый обязан был сам изобретать свою внешнюю дисциплину и упражнение, свою гимнастику чувства, в связи с своим личным состоянием, то им плохо пришлось бы, и они не могли бы уже скрыть своей внутренней нищеты.