Реализация - стр. 14
– Сие мне неведомо, – откликнулся наконец Ильюхин. – Но я в этом сильно сомневаюсь.
– Мне б туда, – вздохнул Валерка. – Но нельзя…
Виталий Петрович аж рассмеялся:
– Жеглов ты наш… «Мне б пойти…» Внедряться понравилось?
– Очень понравилось. Непередаваемый букет ощущений.
Они еще посидели, покурили молча. Долгий разговор вымотал обоих, а некоторые вопросы все же так и оставили открытыми… И оба понимали, что при этом разговор и так шел на пределе доверительности…
…Уже перед самым уходом Штукин вдруг вспомнил кое-что, совершенно не имеющее отношения к главной теме:
– Виталий Петрович, а у вас некий Филин еще работает?
Валерка не знал, что именно Филин формально и был инициатором его внедрения, зато это знал сразу насторожившийся Ильюхин:
– А он тут при чем?
Штукин зло улыбнулся:
– Он ни при чем, просто так, к слову… Недавно ребята Дениса стебались, что он спит с дочерью своей любовницы, которая замужем за сотрудником его отдела…
Не ожидавший такого поворота полковник даже вздрогнул:
– Какая мерзость!
Штукин захохотал, а Виталий Петрович скривился и повторил с чувством:
– Мерзость какая!
Валера обозначил движение головой вперед – словно легкий полупоклон сделал:
– Это я к вопросу о людях, которые нас окружают… Ну, и вам, наверное, любопытно.
– Чего тут любопытного? – рассердился Ильюхин. – Меня сейчас вырвет! Мне ж с ним общаться! Ну на хера ты мне это рассказал?
– А вы же сами говорили, что информация лишней не бывает… А это – информация точная… Подчиненный Филина жаловался одному парню Дениса, когда они вместе угнанный «гелик» распиливали.
Лицо полковника приобрело такое выражение, будто он выпил мочу. При этом в голове Виталия Петровича вдруг автоматически щелкнуло: «Так вот откуда до Филина доносилось эхо об угонах в стане Юнгерова… М-да…»
Вслух же Ильюхин сказал:
– Все! Хорош на сегодня. Давай разбегаться. А то я после твоих «информаций» спокойно поужинать не смогу.
Они пожали друг другу руки, Валерка ушел первым. А полковник еще долго сидел над пустыми чашками и переполненной пепельницей, курил и думал.
Ильюхин ощущал какое-то смутное беспокойство, какой-то внутренний дискомфорт, но списывал его на последний, действительно случайный фрагмент разговора, коснувшийся Филина. «Вот уж действительно, прав был Штирлиц, запоминается последняя фраза…» Реакция на эту мерзость была такой сильной, что Виталий Петрович даже не понял, какую совершил ошибку, рассказав Штукину о Гамернике… Ильюхин просто не учел того обстоятельства, что Штукин – не просто представитель другого поколения, а человек, формировавшийся в принципиально иной, уже постперестроечной среде, когда догмы и стереотипы рушились настолько быстро и легко, будто и не были ни догмами, ни стереотипами. Полковник психологически не готов был даже допустить, что для Валеры при всем-всем нездоровом раскладе юнгеровская система вдруг покажется более «своей», чем родная милицейская… Виталий Петрович мерил по себе, а сам он был очень хорошим и очень советским человеком, и к милицейской системе относился так, как советского человека научили относиться к Родине, – пусть уродина, но все равно самая лучшая, как мать, которую не выбирают… Полковник поделился информацией со Штукиным для того, чтобы продемонстрировать доверие и некую особую степень близости, полагая, что такой шаг будет надлежащим образом оценен. Тем более что сделан этот шаг был после разбора явного «косяка» (да еще какого!) Валеры – если всю эту дикую историю с Николенко, вообще, можно назвать «косяком»…