Развод. Мать-одиночка - стр. 15
В садике в очередной раз выгребаю за то, что мы не принесли какие-то там очень нужные каштаны и листики. На сей раз краснею и я, и Есения. Она забыла мне сказать про это мега-важное задание, а я опять отключила грёбанный родительский чат и пропустила объявление.
— Я ведь для ваших же детей стараюсь! — чуть ли не бьётся в истерике воспитательница.
Она как будто бы готова немедленно застрелиться из-за того, что ужасная-мать-Ира-Неярова опять проглазела в чате между дурацкими сплетнями других мамочек её сообщение про каштаны, листочки и пластилин.
— Извините, пожалуйста.
Ещё не до конца рассвело, а я уже успела дважды извиниться. Чую, на этом марафон извинений только начался. Мне ведь ещё на работу, а там меня поджидает «четырёхглазый монстр».
Целую дочь на прощание и бегу к метро. Из метро — бегом в кафе. Из дверей кафе — опрометью переодеваться в рабочую униформу.
— Ира! И-и-ира-а-а!!!
Закатываю глаза к небу и молюсь:
«Господи, если ты существуешь, сделай хоть что-нибудь, блин!!!»
— И-И-ИРА-А-А!!!
— Иду! — гаркаю, уже потеряв всякое терпение с самого утра, но тут же делаю голос помягче: — Да, Любовь Семёновна?
И улыбаюсь — криво, косо, но улыбаюсь.
— Иди, — заявляет начальница, — тебя там спрашивают.
— Что, опять английский дедушка?
— Размечталась! — шикает Люба. — Пацанёнок какой-то, — и тут она тоже вдруг начинает улыбаться какой-то идиотской жеманной улыбкой: — Между прочим, хорошенький. Курьер, наверное.
«Хорошенький?..»
Сердце ухает в пятки. Ну, нет… Не надо, пожалуйста, боже…
— Ну, чего ты застыла? — подпихивает меня Люба на выход. — Иди поговори с человеком. Только не долго.
Мои ужасные предчувствия обретают законченные формы, когда я оказываюсь в зале кафе прямо напротив Егора Ступина.
— Доброе утро, — говорит он приветливо.
И смотрит, блин, смотрит на меня!!!
Можно я просто провалюсь сквозь землю?.. Нифига это утро недоброе…
8. Глава 8. Егор
Ира… Ирочка… Иришка…
Сколько лет, а я так и не смог её стереть из памяти. Да и разве возможно забыть свою первую любовь?..
Мы сидели за одной партой — так близко и так далеко. Я помогал ей с математикой, а она мне — с английским. Я угощал её бабушкиными пирожками, а она заступалась за меня, если кому-нибудь снова хотелось прицепиться к моим очкам.
Ира всегда была такой смелой и сильной в моих глазах. Когда погибли её родители, она старалась не показывать виду, хотя ей наверняка приходилось туго.
Маленькая и хрупкая на вид с копной огненно-рыжих волос она источала ту уверенность и непоколебимость, которых не хватало мне. Я её боготворил. Даже пробовал рисовать тайком.