Разговоры с друзьями - стр. 20
Однажды вечером на презентации новой поэтической антологии мы с Мелиссой остались беседовать с писателем, чьих книг я никогда не читала, а остальные ушли за выпивкой. Дело происходило в баре неподалеку от Дейм-стрит, и у меня ужасно болели ноги, потому что я надела слишком тесные туфли. Писатель поинтересовался, кто мой любимый автор, и я пожала плечами. Может, просто замолчать, чтоб он оставил меня в покое, подумала я, или это будет ошибкой – вдруг его книги популярны?
А ты крутая, сказал он. Она крутая, согласись?
Мелисса покивала, но без энтузиазма. Моя крутизна, если она и была, ее совсем не волновала.
Спасибо, сказала я.
И ты умеешь принимать комплименты, это здорово, сказал он. Многие начинают себя обесценивать, а ты все делаешь правильно.
Да, я опытный получатель комплиментов, сказала я.
Я заметила, что он попытался переглянуться с Мелиссой, но та и внимания не обратила. Он чуть ли не подмигнул ей, но передумал. Опять с ухмылкой повернулся ко мне.
Ну, дерзить не обязательно, сказал он.
Тут вернулись Ник и Бобби. Писатель что-то сказал Нику, а тот в ответ назвал его «чуваком», типа: ну извини, чувак. Над этим жеманством я потом приколюсь в письме. Бобби положила голову Мелиссе на плечо.
Когда писатель от нас отстал, Мелисса осушила бокал и усмехнулась мне.
Ты его прямо очаровала, сказала она.
Издеваешься? – спросила я.
Он тебя клеил. Сказал, что ты крутая.
Мы с Ником стояли бок о бок, и я не видела, какое у него лицо. Я ужасно хотела вернуть себе контроль над разговором.
Да, парни только и делают, что сообщают мне, какая я крутая, сказала я. И ждут, что я поведу себя так, будто мне никогда ничего подобного не говорили.
Мелисса расхохоталась. Я и не ожидала, что могу так ее рассмешить. На мгновение я подумала, что недооценивала и ее, и ее отношение ко мне. Но потом заметила, что Ник тоже смеется, и мне стало совершенно все равно, что там чувствует Мелисса.
Жестко, сказал он.
Ты не исключение, не льсти себе, сказала Бобби.
Да, я плохой парень, никаких сомнений, сказал Ник. Я смеюсь не поэтому.
В конце июня я на пару дней поехала в Баллину навестить родителей. Мама не настаивала, но в последнее время в телефонных разговорах то и дело слышалось: ой, да ты никак жива? Я тебя узна́ю, когда приедешь, или тебе придется вставлять цветок в петлицу? В конце концов я купила билет на поезд, сообщила, когда меня ждать, и подписалась: верная долгу, твоя преданная дочь.
Бобби и моя мама отлично ладили. Бобби изучала политологию, что вызывало у матери уважение. Серьезное образование, говорила она, косясь на меня и приподнимая бровь. Мама симпатизировала социал-демократам, а Бобби в то время, кажется, считала себя анархо-социалисткой. Когда мама приезжала в Дублин, они с удовольствием спорили по мелочи о Гражданской войне в Испании. Порой Бобби оглядывалась на меня: Фрэнсис, ты же коммунистка, могла бы и поддержать. А мама смеялась: она-то?! С таким же успехом можешь у чайника помощи просить. Она никогда особо не интересовалась моей общественной и личной жизнью, и это устраивало нас обеих, но когда мы расстались с Бобби, мама сказала «ужасно жаль».