Разделенный человек - стр. 3

Итак, главный герой, марксист-просветитель, не раз заставит нас задаться вопросом: для того, чтобы рабочие стали влиятельной политической силой, нужна самоорганизация или кто-то их должен организовывать? Победа рабочих, хотя бы в виде создания лейбористской партии, – результат спонтанного взаимопонимания или продуманного лидерства? Перед французскими марксистами такого вопроса не стояло: сама спонтанность или самоорганизация были лишь моментами реализации «дискурсов» или «критики», определенных речевых конструкций, определенных способов их (пере)присвоения или обживания. Для английских марксистов вопрос о спонтанности или организации существенно важен даже при исследовании прошлого: можно реконструировать механику событий прошлых веков, но даже здесь мы имеем дело не с непосредственными переживаниями, а с симптомами, записанными кем-то на бумаге.

Мы можем реконструировать рост недовольства рабочих по письменным документам, но мы никогда не можем до конца сказать, что эти документы фиксируют именно «рабочих», а не просто недовольных с завода. Вопрос о том, в какой момент работник становится «рабочим», и есть лейтмотив романа. Однажды Джеймс Виктор Кадоган-Смит становится просто Виктором Смитом и не помнит ничего, что с ним происходило, когда он жил в мире привилегированных людей. Оказывается, что для понимания самого себя недостаточно фиксации фактов на бумаге или в памяти, даже если этим занимаются преданные друзья: только постоянное угадывание фактов о другом, о его возлюбленной и будущей жене Мэгги, ее прошлом и настоящем и позволяет Виктору Смиту хоть как-то самоопределиться как социальному «агенту», действующему лицу социального поля, и в конце концов даже заявить об этом.

Таким образом, перед нами социальный роман в настоящем смысле – не повествование о борьбе идей, а художественное исследование о том, как человек с тонким чувством и парадоксальным умом становится членом общества, отрекаясь от прежнего остроумия и проходя через бытийные и инобытийные миры. Это не просто фантастический или мистический роман, эксплуатирующий тему раздвоения, сюжет Джекила и Хайда, здесь есть еще и мощный эротический элемент: страницы, посвященные сексуальным опытам, запомнятся любому читателю. И речь пойдет уже не о страсти и интриге: разворачивается нечто подобное древнегреческой трагедии, где есть преступное дерзновение (гибрис) героя и возмездие завистливых богов – «зависть богов», как говорил Аристотель в «Метафизике», только в данном случае это зависть со стороны самой природы. Наверное, нет в мировой литературе произведений, которые так приближались бы к трагедии, говоря не об исключительном, но о самом повторяющемся и повседневном. Перед нами – именно такое произведение, выдающийся образец фантастического метареализма.