Разделенный человек - стр. 11
Помолчав, он заключил:
– Как видишь, бодрствуя, я очень ясно помню пережитое тем, другим. Иначе я оказался бы вовсе без прошлого, как младенец. Общий счет моего существования был бы короче, чем у других.
– Говоришь, это продолжается не больше нескольких минут или часов?
– Иногда дней и даже недель, и с возрастом такие периоды становятся продолжительнее. Во всяком случае, пока. Боюсь, что обычная для пожилых косность обратит процесс вспять. Сейчас, позволь, я вернусь к рассказу. К первому продолжительному пробуждению вызвал меня ты на третьем курсе Оксфорда, когда мы только познакомились.
– Теперь, – перебил я, – мне понятна твоя вечная непоследовательность: высокомерие сменялось дружелюбием, а потом ты снова нагонял холод.
– Это началось, – сказал Виктор, – когда мы после пирушки, немного поднабравшись, ввалились к тебе в комнату. Ты не стерпел, а имел наглость возмутиться, и тогда мы принялись выбрасывать твои вещи в окно. Ты в самом деле сопротивлялся – это было и удивительно, и смешно, ведь нам ты виделся букашкой. Ты учился в мелкой, никому не известной школе, и выговор у тебя был, как у отребья с улицы провинциального городка. Мы не собирались терпеть такой наглости. Ты, конечно, помнишь, как тебя скрутили, а я самым оскорбительным тоном объявил, что ты похож на моего галантерейщика. Вот тогда-то я и проснулся. Причиной стало твое стянутое личико. Я вдруг увидел тебя, как видел Джонсона-младшего. Увидел, как ты разрываешься между презрением к нам и бессмысленной завистью, самоуничижением. Увидел, как тебе больно – не только от нашего скотства, но и от собственной невольной измены себе.
Я перебил Виктора:
– Ясно помню, как вдруг изменилось твое лицо. Глаза удивленно открылись, и рот тоже. Ты вдруг отвернулся со странным, неловким смешком. Взял книгу и сел на подлокотник кресла, притворившись, будто читаешь.
– Да, а на самом деле я умирал от стыда.
– Потом ты вдруг бережно закрыл книгу, положил ее на стол и сказал что-то в том смысле, что пора прекратить эту гнусность. Твоя шайка заспорила, но в конце концов отчалила, а ты – это меня поразило – задержался, чтобы помочь мне прибраться после погрома. Помнишь? Я сперва хотел вытолкать тебя вслед за остальными, но, когда ты покорился как ягненок, вдруг передумал. Ну и намучились мы, таская порванные книги и поломанную мебель со двора на верхний этаж.
– Верно! А когда закончили, ты предложил мне какао! Какао, боже мой! Мне, гордившемуся своим происхождением! Но у меня хватило ума согласиться, потому что к тому времени я полностью проснулся. Отменный был какао, кстати говоря. И мы проговорили до утра, пока ты не стал клевать носом. Потом я взял у тебя почитать Бейтсона и ушел с ним к себе. К завтраку я почти дочитал книгу. Тот первый разговор открыл мне глаза. Помнишь, как мы перескакивали от наследственности к социализму, потом к религии, к астрономии – словно мартышки прыгали с ветки на ветку. Мартышки Вселенной! Ты знал больше меня, а я представлял собой чистый лист.