Раубриттер I. Prudentia - стр. 23
Аривальд. Имя это кольнуло мягко под ребрами, точно проснувшийся на миг осколок, засевший много лет назад. Впрочем, скорее это ощущение имело куда более объяснимый характер – это его собственная печень пыталась справиться с продуктами распада тех хитрых химических коктейлей, что он поглотил во время боя.
– Еще бы не помнить, – ответил он с улыбкой. – В наказание ты гонял нас по чертову полигону до самого заката, а потом поставил на целую ночь в караул, и мы с Вальдо замерзли, как щенки…
Магнебод осклабился, демонстрируя небогатый набор пожелтевших от времени зубов.
– А надо было стащить с тебя гамбезон и отхлестать ремнем! Так, чтоб отцовский церемониймейстер еще неделю упрашивал тебя сесть хотя бы на время трапезы!
Гунтерих, порозовев, поспешил удалиться, сделав вид, будто младшие оруженосцы, надраивающие броню «Золотого Тура», никак не смогут справиться с этой работой самостоятельно, не нуждаясь в его указаниях. Гримберт мог понять его смущение. Не каждый день какой-то рыцарь отчитывает твоего господина, всесильного владетеля Туринской марки, точно какого-нибудь проштрафившегося слугу.
Гримберт вздохнул.
Иногда Магнебод вел себя, как неотесанный варвар, больше напоминающий дикого лангобарда, чем доброго христианина, занимающего к тому же главенствующее положение среди рыцарей Туринской марки. Вздумай любой другой рыцарь его знамени обратиться к своему сеньору в подобном тоне, расплата была бы мгновенной. И достаточно значимой, чтобы имя незадачливого рыцаря на долгое время сделалось жутковатым символом того, на какую участь обрекает себя всякий вассал, утрачивающий уважение к своему сюзерену.
Но Магнебод…
На правах старого наставника он пользовался рядом привилегий, которые Гримберт не в силах был отменить. Ему прощалось все – и недостаточная почтительность, и наглость, и его безумные кутежи, которые долго с содроганием вспоминали в Турине, и многое другое, немыслимое не только для рыцарей, но и для особ двора.
Старший рыцарь Туринской дружины, в бою исполнявший роль правой руки маркграфа, он не выглядел и вполовину так внушительно, как ему полагалось. Ни изысканных биологических имплантов, ни регалий, ни даже обычных украшений, принятых в рыцарском кругу, один только дублет, древний, как библейская хламида, который он носил в любое время года, украшенный вместо орденов россыпью старых винных пятен.
В Турине над старым рыцарем посмеивались, хоть и за глаза. Незнакомый с придворным этикетом, по-крестьянски грубоватый, не мыслящий жизни без выпивки, охотно украшающий свою речь бранными словцами, так и не осиливший к старости грамоты, он заявлялся ко двору не чаще пары раз в год, неохотно покидая свой медвежий угол, по большей части ради очередной шумной пирушки, на память о которой маркграфскому казначею оставались объемные счета, перебитая мебель и пара свернутых набок благородных носов. Неудивительно, что за мессиром Магнебодом даже среди туринских рыцарей ходила слава отпетого бретера, варвара в доспехах, дармоеда и выпивохи.