Расстояние - стр. 26

Ученик

После того как Геннадий пошёл в школу, он почувствовал себя гораздо уверенней, видимо, унаследовав от отца юношескую жажду знаний. Парень легко, но бессвязно усваивал те примитивные понятия, которым обучают в начальных классах, догнав за короткое время тех мальчиков и девочек, чьим образованием родители озаботились ещё до школы, однако позже всё встало на свои места, и действительно смышлёные дети выделились на фоне остальных, к которым относился и Гена, усидчивости Аркадия в нём не обнаружилось. В начале учёбы с мальчиком произошла и ещё одна перемена: будучи всегда и везде самым младшим, а потому не встречая существенного сопротивления своим детским и безобидным проказам, видя к себе снисхождение, он попал под гнёт дисциплины, непонятным воплощением коей являлась в том числе форменная одежда, которую необходимо было носить в школе. Не будь он по натуре активным и деятельным, мальчика бы успешно сломали, однако парень оказался резвым, и, после того как окончательно освоился на новом месте (где-то к концу первого класса), в его дневнике всё чаще стал красоваться неуд по поведению. Впрочем, весьма забавно, но Аркадий Иванович про себя чуть ли не гордился данным обстоятельством, прежде глядя на сына как на избалованного маменькиного сыночка, потому не стремился принимать решительных мер, и только после одного происшествия всерьёз за него взялся. Дело случилось зимой, только-только закончились каникулы, и оно могло обернуться очень печально. Парень украл из отцовского сейфа табельный пистолет, к счастью хранившийся незаряженным, предварительно стащив у того ключи, и после школы с приятелем, устроив засаду за углом магазина на полпути домой, выскакивал на прохожих с криком: «Кошелёк или жизнь!» Считая шутку верхом остроумия, наставлял на людей оружие, несколько мгновений наслаждался полученным эффектом, а потом убегал дальше по улице в подворотню, возвращался окольными путями, пока его подельник наблюдал, когда уляжется шумиха, возвращался, и всё повторялось сначала. Раз пять они успешно провернули розыгрыш, но прохожие сообщили в милицию, их отловили и отвели в изолятор. Но это мелочь по сравнению с тем наказанием, которое последовало от отца. Когда он забрал сына из милиции и привёл к ни живой, ни мёртвой матери, то для начала сильно его выпорол, чего никогда доселе не случалось, собственное жестокое детство Безроднова позволило поднять руку на мальчика, потом запер ревущего Геннадия в комнате и весь вечер проговорил о чём-то с супругой. Наутро выяснилось, что отныне ребёнок лишался всяческой свободы, будто находился в исправительном заведении. Тащя пристыжённого и перепуганного Гену в школу, Аркадий Иванович сказал, что теперь он сам будет забирать его оттуда, приводить домой и запирать в квартире до прихода матери. Поначалу сорванцу наказание страшным не показалось, но через несколько недель домашнего ареста он понял, насколько оно жестоко. К тому времени у него сложился свой собственный мирок, в котором имелось всё, что нужно маленькому человечку, не обременённому заботой о выживании: друзья во дворе, друзья в школе, игрушки дома, санки и велосипед для улицы, ботинки, в которых удобно бегать по лужам, тулупчик, в котором тепло зимой, пальтишко, в котором удобно играть весной, да мало ли чего ещё. Наконец, мама и папа и их редкие совместные прогулки по центру города. Отныне же всё скособочилось. Школьные друзья остались, но общались они только на переменах, и после занятий им нельзя было где-нибудь поиграть по дороге домой, превращая двадцатиминутную прогулку в несколько часов увлекательного времяпрепровождения. А вот друзья во дворе совсем исчезли из жизни Гены, точнее, чрезвычайно от него отдалились, он испарился из их повседневности, и в довершении ко всему ему казалось, что те совсем этого не заметили. Когда наступила весна, пообедав и сделав уроки, он подолгу смотрел в окно, как они весело проводят время на улице, и вообще, как приветливо светит Солнце, всё вокруг оживает, и чувствовал себя одиноким и брошенным. Очень часто и очень смиренно он просил маму и папу отпустить его погулять, плача и беспрерывно извиняясь за свой поступок, истинное значение которого ребёнок просто не мог оценить, но именно теперь проявилась вся непреклонность отца, чья принципиальность в наказании сына объясняется лишь страхом за его будущее после своего прошлого. В довершении ко всему их семейные прогулки происходили серьёзно, безо всякого намёка на развлечения, которые и ранее случались не часто.