Рассказы о Гагарине - стр. 8
Ополченцы хрипло сказали «Ура!», повернулись под команду и двинулись в направлении Гжатска, навстречу неприятелю.
Были они в своей обычной крестьянской одежде, в какой выходили на пахоту или уборочную, – в стареньких пиджаках, ватниках, брюках, заправленных в сапоги, кепчонках и фуражках. За плечами каждого висел мешочек – сидор[3] – со сменой белья, портянками, полотенцем и мылом. Никакого оружия у них не имелось – ни огнестрельного, ни холодного. Лишь у командира, секретаря партийной организации колхоза, на ремне висела пустая револьверная кобура, заменявшая ему планшет. Может быть, оттого что у ополченцев был такой гражданский вид, никто не голосил, не плакал. Просто не верилось, что этих пожилых мирных и безоружных людей ждёт кровопролитное сражение.
Ополчение вышагнуло за село, одолев заросший бузиной овраг, когда возле строя возник, будто из воздуха родившись, Алексей Иванович Гагарин.
Анна Тимофеевна, принимавшая участие в проводах ополченцев, увидела мужа, хотела броситься за ним, но вдруг раздумала.
К хромому добровольцу подошёл командир ополчения и что-то сказал ему. Алексей Иванович сделал вид, что не слышит, и продолжал шагать в строю. Командир приблизил ладонь ко рту, бросил какую-то команду, ополченцы прибавили шагу. Гагарин изо всех сил старался не отстать.
Ополчение перевалило через бугор и двинулось чуть не на рысях в ту сторону, где небо обливалось зарницами залпов. Гагарин отстал. Он напрягался во всю мочь, но против рожна не попрёшь: не позволяла калечная нога держать шаг наравне с остальными. Он отставал всё сильнее и сильнее. Потом остановился, грустно и сердито поглядел вслед уходящим, плюнул и повернул назад.
– Так-то!.. – прошептала Анна Тимофеевна и утёрла взмокшее лицо.
Она видела, что Алексей Иванович пошёл задами села, сквозь заросли крапивы, малины и чертополоха, к дому, и, щадя его потерпевшее урон самолюбие, сказала крутившемуся поблизости Юрке:
– Давай к тётке Дарье заглянем: она мне дрожжей обещала.
По пути им попался могильный холмик с деревянной оградой и белым, источенным мохом камнем, на котором не разобрать стёршейся надписи. Холмик был усыпан поздними осенними цветами: астрами, георгинами, золотыми шарами.
Анна Тимофеевна сдержала шаг.
– Видал? Хорошо было – вовсе забросили могилку Ивана Семёныча. Пришло лихо – вспомнили, кто тут советскую власть делал.
– Мамань, его белые убили?
– Мятеж контрики подняли, сразу после Октябрьской революции. Ну, некоторые сельские коммунисты в подполье ушли, а Сушкин Иван Семёныч отказался. «Я, – говорит, – ничего плохого не сделал, зачем мне прятаться?» Чистой, детской души был человек. Прискакали сюда конные, взяли Ивана Семёныча прямо в избе, повели на расстрел, да не довели: насмерть прикладами забили.