Рассказы из колодца - стр. 15

– Да вот же он! Бегом! Хватайте, пока не ушел! Лови нечисть! – закричала во все горло, горбатая Дуняша, что стояла вдали у кладбищенских могил.

Люди обернулись. Дуняша рукой показывала в сторону высокой ели, на которой, словно паук, прыгала с ветки на ветку мумия деда Захара. Глаза его побелели как метель, а тело неестественно выгибалось, давая всем понять, что это уже не старик, а лишь его останки, которые по неизвестной причине все еще скакали по дереву.

Народ вмиг бросил костер и спешно отправился в сторону ели, пытаясь не упустить заветную цель. А Дуняшка тоже бросилась, но к костру с пылающим батюшкой. С силой толкнула его и повалила на снег. Обжигая руки, била по пылающим остаткам одежды, насколько хватило сил, забрасывала снегом, а метель ей в этом помогала.

Проворные мужики поймали злыдня и притащили к костру, обнаружив там спасительницу священника. Бунтовщики решили, что она тоже в сговоре, потому избили ее до полусмерти.

Наступило утро, кладбище покрыл толстый слой пушистого снежка, церковная ограда тоже побелела, лишь маленькое окошко в высоком сугробе издавало струйку слабого пара.

Под сугробом лежали двое, в обнимку. Дуняша грела обгоревшее, изуродованное тело священника, пытаясь не обращать внимания на свои побои, сломанные кости, боль.

Прошло несколько лет. Деревенские суеверные бабы все еще передавали друг другу тыквенные семечки, что странным образом помогали в моменты бед и неурядиц. Односельчане изредка искали по соседним деревням другого знахаря или шептуна, и однажды даже услыхали новость о дивном монахе, что принимает народ в соседнем монастыре, излечивая любую душевную и телесную боль.

Люди говорили, что монах скрывает свое лицо, потому что его внешность ужасно уродлива. Еще болтали, что с ним живет не менее страшная, горбатая келейница, которая помогает ему в исправлении человеческих душ.

Неспешно шел монах по пыльной дороге, припеваючи выходил из густого леса, направлялся к деревне за пригорком. Вдали слышался лай собак, тянул аромат дымка из печных труб и манил запах домашних, свежеиспеченных пирогов.

– Авось угостят, бедного монаха, не зря топал в такую даль, – тихо бурчал Фома, на что ему отвечал похожими звуками голодный живот.

– Пора бы и поесть, – присаживаясь на старый пень, – жизнь у меня одна, а вас вон сколько, что ни день к умирающему зовут, только и бегай туда-сюда.

Вытаскивая из котомки кусок твердого сухаря, размышлял вслух:

– Да-а, таким харчем сыт не будешь, надо бы поплотнее чего. Вообще, раз отправили в путь, надобно и провиант выдавать, ну да ладно, терпи пока брюхо, выслушаем умирающего, а там и пожуем.