Радости Рая - стр. 55
Итак, мировая история обратилась в ту сторону, где обязательно надо стареть, болеть и умирать. А я на своем верном Буцефале отправился в обратную сторону.
В одной из битв, кажется, при Иссе, когда враги разрушили монолит моей фаланги тем, что напали сразу с двух боковых сторон и одновременно с фронта, и всадники персов ворвались меж шеренгами фалангистов, и все перемешалось – точно в таком же беспорядке рассыпанного навала спичек, что из огромной, словно муравьиная матка, большой коробки, по имени Балабан, которую моя мама купила для семейного пользования. Длиннейшие фаланговые копья – Расемеи – были вздыблены наконечниками к небу, вздрагивали в воздухе, раскачивались из стороны в сторону, с грохотом стукались друг о друга, – и сквозь ходуном ходившие засеки из этих фаланговых копий прорывались всадники врага, в кожаных штанах, в кожаных панцирях с нашитыми медными бляшками, и бешено размахивали кривыми мечами.
Моя мама считала, что употребление спичек при разжигании печи было намного экономнее, если брать их из огромного коробка Балабана, который смотрелся рядом с обычным коробком, Балабанчиком, настоящим великаном. Мама испытывала к гиганту Балабану явную симпатию – что суть слабости лучшей половины человечества по поводу мужчин крупномасштабных, богатеньких, с туго набитым кошельком, в котором не счесть аккуратно сложенных в пачку крупных ассигнаций, – и вдруг однажды, пораженный внезапной догадкой, что между мною и Александром Македонским ничего, ну ничегошеньки не было, не лежало, не стояло, не кукарекало, я, желая достать Балабана с припечка, неловко двинул рукою и свалил полуоткрытый большой коробок на пол. И вдруг увидел, как ранее ровно и стройно уложенные – фаланга к фаланге – аккуратненькие, послушные, цивилизованные спичинки вдруг и вмиг преобразились в ощетинившихся безумцев, потерявших всякое самообладание и готовых стоять насмерть – только каждый за самого себя. Когда персидские всадники врубились внутрь рядов фаланги и смешали их, и мои воины, привычные к железной дисциплине строя, вдруг потеряли этот строй, – они выхватили короткие мечи и стали размахивать ими над головами, пытаясь отра-зить сверкающие, как молнии, удары вражеских сабель. О, это уже были не солдаты, это был хаотический образ наваленных, перепутанных, беспомощных спичек из перевернутого гигантского коробка по имени Балабан. И тогда я издал свой командирский императорский рык. Ему учил меня многие годы мой военный учитель Птолемей. Этот крик был страшен. Ничто живое на земле не могло кричать так страшно. И на самом деле – крик леденил кровь.