Пятое Евангелие. Явление пятистам - стр. 58
Каких только алгоритмов они там на Альфе Центавра не на изобретали. В конце концов, алгоритмы движения машин, существовавших когда-то давно на Земле, стали такими сложными, что их назвали ПРОЗОЙ.
И вдруг появляется ихний Чехов и ихний Бродский. Они выдают такие алгоритмы (особенно последний), что ихние ученые за голову хватаются. Они говорят: это ужасная проза. Это про Бродского. Ну, и про Чехова тоже ничего хорошего. А дело в том, что и Чехов, и Бродский выдают не новые алгоритмы движения. Они просто – ВИДЯТ ДОРОГУ.
Да, это экстрасенсы, маги. Они сами сидят за рулем земного автомобиля и едут по дороге. Едут на расстоянии сорок сантиметров от бордюра. А когда у обочины припаркована машина, объезжают ее, т.е. сдвигаются на два метра от обочины. Если надо обогнать впереди идущую машину, они опять смещаются. Может быть, это смотрится некрасиво, но не врезаться же в другую машину. Не давить же людей, переходящих дорогу там, на Альфе?
Мало ли что, один, четыре, два, четыре это классическая бразильская комбинация. Людей давить нельзя, и аварии совершать нельзя. Это главное правило движения. А чтобы его соблюдать, НАДО ВИДЕТЬ ДОРОГУ.
То есть не в прозе дело, а в том, чтобы произведение было читабельным, несмотря на противоречия и повторы. Поэтому проза Бродского, его эссе, не могут быть ужасными. Ужасными могут быть только алгоритмы, потому что их внешняя привлекательность не соответствует реальности.
Часть мира находится «здесь» в нашем сердце, почему Пушкин сказал, что «здесь», в нем, в сердце доказательство: «Ты сам свой высший суд»
Форма статьи и форма эссе отличаются тем, что статья воспринимается как то, что существует само по себе, а эссе – это рассказ. Именно по этой причине я очень долго не мог доказать, что профессор Сергей Михайлович Бонди ошибся, исправив текст Пушкина. Потому что доказательство ведь должно быть железным, чтобы было видно: вот, вот и вот. Но, как только я начинал это делать, я просто не знал, что говорить. Я немел. Мне говорят: объясни. Я не мог.
А ведь я видел совершенно ясно, что профессор ошибся. Сам фундамент доказательства заключается в том, что должен быть рассказ.
Я как бы прорывал пером лист бумаги и искал «там» доказательство, которое было на самом листе. Иногда я замечал, что если бы я писал роман и в романе попытался доказать ошибку Пушкина, то все бы получилось. Говорят, во Франции такие романы пишут и печатают. Романы, в которых существует и фабула, и рассказы об искусстве. В которых соединено, казалось бы, несоединимое: и стихотворение и разборка его. И жизнь, и рассказ о ней. Что собственно и представляет собой теорема Ферма, точнее ее доказательство. Как и Евангелие.