Пьяная Россия. Том первый - стр. 14
– Панкуешь, однако!
Босяк улыбался и верилось, глядя на него, что он точная копия своего деда или прадеда, такого же лохматого пьяницы и босяка, жившего еще до революции, при царизме.
Савка наводил справки и о Маринке. Оказалось, тут сказалась некая жажда, чего? Судите сами! Если ее отец был потомственным преподавателем университета, впрочем, таким же, как и его отец, то женился он в советские времена, особо не задумываясь, как это и было принято в ту пору на вроде бы нормальной девчонке. Но она всю жизнь ему испортила. Деды и прадеды у нее были из крепостных крестьян какого-то ненормального помещика, чуть что выбивающего из своих людей дух вон, одним словом, рабовладельца. Бабушки, прабабушки играли у этого сумасшедшего артистками на сцене домашнего театра. Вроде бы чего тут? Ан, нет. Мечтание освободиться от гнета деспотичного хозяина переросло в некую страсть. И отец Маринки был потрясен до основания души, когда в лице своей чистой и даже местами наивной невесты увидел жаждущей богатства и славы, мещанки-жены. Правда, она не ограничилась собиранием хрусталя, книг, ковров, мебели. Нет, ее душа рвалась дальше и, исполняя волю предков, она бросила мужа с маленькой дочерью и укатила в процветающую Европу. Выскочила замуж за богатого владельца телестудией. И блистая белозубой улыбкой, прочно осела в одном из тамошних телешоу, ведущей программы, богатой и свободной от любого гнета любого помещика, даже мужа, а напротив сама стала рабовладелицей. Победа всех предков, вместе взятых так и светилась в ее глазах и вызовом долбила тех, кто мог усомниться в обратном…
А Маринка, продолжая программу затюканных самодуром, барином, дедов-предков, стала прикладываться к бутылке. Ее алчность ограничилась желанием получить пойло, более ее ничего не интересовало.
Димитрий Саввич только головой крутил, как все-таки плохо иметь среди предков рабов. Жажда выдраться из-под гнета и прозябания наверняка породит гремучую смесь самых низких пороков: самолюбование, тщеславие и прочую дрянь греховную. А человечности, простоты в общении, сочувствия друг к другу вообще не останется, что он и наблюдал, как верное подтверждение своей версии в лице опухшей и опустившейся Маринки.
Но вернемся к нашим героям.
Коту надоело лежать между горшками с геранью, и он спрыгнул к миске с кормом. Старику также захотелось поесть, но не найдя в холодильнике молока, он надолго задумался у открытой дверцы, а после быстро заговорил сам с собой. Кот никак не среагировал, привык. Старик все болтал, постепенно сердясь и распаляясь. Затем оделся, накинул на плечи старенькую выцветшую курточку, сунул ноги в ботинки и, звякая ключами, вышел на площадку. Он сразу же заметил лужу мочи растекшуюся по полу, но лишь поморщился, захлопнул двери на замок, брезгливо обошел лужу по стене. Через несколько минут он уже кивал скамеечным старушкам и неприязненно косился на опохмелившуюся и потому радостную дочь. Маринка легко подбежала к нему, сияя от счастья, тут же с ходу принялась врать про работу, которую она, якобы, нашла. Врала и упивалась своим враньем. А старик, стараясь на нее не смотреть и не слушать, брел и брел в магазин. Маринка не отставала, пиявкой прилипнув к нему. И уже в магазине жалобно заныла над ухом старика, дыша ему в щеку натужно и хрипло. Заныла о бутылке. Но старик категорически и сухо отказал. Маринка не сдавалась. А тут же стала канючить о еде, говорила, что еще не ела со вчерашнего дня. И старик, в глазах которого стояла безысходная тоска, вынужден был купить ей со своей скудной пенсии интеллигента в десятом поколении, буханку черного хлеба и немного дешевой колбасы.