Путешествие к вратам мудрости - стр. 61

– Этого я не могу сделать, – я опять помотал головой, – не помощник я вам в этом деле, Тирезия, жена Ах-Пу.

– И почему же?

– Вы стары, – объяснил я. – Ваше время почти закончилось. Боги сами позовут вас, и довольно скоро. Вам не нужно идти моим путем. Вам будет чересчур больно.

– Несколько мгновений, не дольше, – ответила Тирезия. – Зато потом снизойдет умиротворение. Разве не этого мы все ищем? Не умиротворения?

Подняв веревку с пола, я теребил ее то с одного конца, то с другого.

– Я прошу только тишины. – Слова застревали в горле, потому что я глотал слезы. – Больше мне ничего не нужно. В моей голове лишь одна Латра, разве что во сне я не думаю о ней. Но стоит проснуться, и я могу думать только о том времени, когда мы были вместе, и о том, что отныне общих воспоминаний у нас никогда не появится. Боги ограбили меня.

– И почему же они так поступили, сын Манрава?

– Не знаю.

– Знаешь. Спроси себя.

– Не знаю, – глядя в сторону, упорствовал я.

– Жизнь за жизнь, – сказала Тирезия.

Холодок пробежал по моей спине. Что ей известно о преступлениях, запятнавших мою совесть, пусть они и были справедливым возмездием? Никто, кроме моей сестры, не был в это посвящен. Даже моя жена.

Подавшись вперед, Тирезия взяла мою руку в свою. Кожа у нее была холодная, плоть тонким слоем обтягивала костлявые пальцы.

– Ты не должен сдаваться. – Голос ее звучал решительно и строго. – Впереди у тебя еще много жизней, сын Манрава. Я вижу их все. Настанет день, когда ты заживешь среди звезд.

– Единственное место, где я буду жить, – мир иной, – ответил я, помогая Тирезии подняться и провожая ее до двери. Мне отчаянно хотелось избавиться от нее.

Вздохнув, она погладила меня по щеке ладонью, плоской, без выпуклостей и впадин. Сейчас бы закрыть глаза и уснуть, мелькнуло у меня в голове, но Тирезия уже вышла за порог и, опустив голову, зашагала по дороге. Я оглядел свою мастерскую, посмотрел вверх на крышу, достаточно крепкую, чтобы выдержать вес падающего тела. Выбрал подходящее местечко, взял гвоздь, крюк и взобрался по лесенке, чтобы вбить их в деревянный настил.

Убедившись в надежности крюка, точно под ним я поставил табурет, ступил на него и сунул голову в петлю. Закрыл глаза, медленно вдохнул и прошептал имя моей жены.

Яснял платье с крюка и аккуратно надел его на деревянный манекен, стоявший посреди мастерской. Трудно было не гордиться моим самым изысканным творением на сегодняшний день. Для платья я взял четыре наипрекраснейшие материи – шелк, атлас, камку и лампас[46] – и простегал их золотыми нитями с вкраплениями серебряных, добиваясь искристого блеска. Подол был усыпан драгоценными камнями, расположенными так, чтобы в каждом отражалось пламя свечей, а сочетание цветов, которое я выбрал, – кроваво-красный подол в противовес девственно белым рукавам – был доселе невиданным, если не сногсшибательным. Отступив на шаг, я пристально вглядывался в мое творение, испытывая наиболее человеческое из всех чувств – тщеславие. Определенно, я был самым искусным портным из тех, с кем гунны