Путешествие к вратам мудрости - стр. 40

, и как раз завершала работу вышивкой огненного дракона по подолу платья[31]. Наблюдая за Матерью, я придумал другой узор, изображавший течение великой Ханган[32], и нарисовал его хворостиной на нашем песочном полу. Платье с таким подолом, казалось мне, получится необычайно красивым. Добрую Мать восхитила моя выдумка, и я спросил, не разрешат ли мне самому поработать над узором. Мать согласилась, и около двух часов кряду я трудился над вышивкой с самозабвением творца, ничего не видя и не слыша вокруг. Придя домой, Досточтимый Отец выбил из-под меня табурет и швырнул платье в огонь, где оно сгорело дотла прежде, чем стих плач Доброй Матери. Отец бил меня, лежащего на полу, приговаривая, что я, его сын, позорю его, занимаясь женской работой.

– Ха! – выкрикнул я сквозь слезы и взбесил Отца еще сильнее, заявив, что сотворение красоты стоит любых побоев, пусть лупит меня сколько хочет, я все равно найду другое платье, другую иголку, другие нитки, чтобы создавать мои собственные узоры. Отец воздел руки к небу, вопрошая, с какой стати небеса навязали ему такого сына, но мне было плевать на его оскорбления. «Ха!» – крикнул я опять и затем в третий раз «Ха!», что побудило Досточтимого Отца пнуть меня в лицо, дабы я больше не «хакал».

Я рыдал и проклинал себя за слабость, однако отцовская жестокость нанесла урон не только моему телу, но и моему образу мыслей. В дальнейшем каждый раз, когда со мной скверно обращались, я утешал себя тем, что наступит день, когда я покину Бинцон навсегда, следуя примеру Старшего Брата, и заживу, как хочу, в мире, где я смогу шить ночью и днем сколько пожелаю! Все это у меня отняли, когда Досточтимый Отец вообразил, будто такому молодцу, как он, не пристало платить налоги!

Цон Йон Хи[33], сына моего хозяина, я возненавидел с первой же нашей встречи. Он был на год старше меня, и когда нас продавали, он присутствовал на торгах, тыкал пальцами в меня и мою родню, словно ощупывал фрукты, выясняя, достаточно ли они созрели на его вкус, а потом срывал с нас одежду и разглядывал наши тела. Этот паскудник возвращался в Вайерисон верхом на собственном коне, нас же побросали на телегу, и, глядя, как его толстая задница подскакивает и вновь обрушивается на спину несчастного животного, я кипел от злости. Когда мы сделали остановку, давая лошадям передышку, слуги поднесли Цон Йон Хи тушеную курятину, сдобренную красным перцем, в бульоне из морских водорослей, и он нарочно жрал это блюдо на глазах у нас, измываясь над нами, голодными. Недоеденное он попросту выбросил и рассмеялся, сообразив, как нам неймется вылизать эти остатки с пыльной дороги. Добрая Мать и Уважаемая Тетушка рыдали, настолько голод истерзал их желудки, и Цон Йон Хи обзывал их гнусными словами, за что его никто не упрекнул, некому было. Досточтимый Отец сидел на краю телеги, уставившись на окрестные поля, а я молился, горько сожалея о тех вздорных поступках, что стали причиной нашего великого унижения.