Путешественник из ниоткуда - стр. 15
– Но... но...
– Завтра, завтра, все завтра. – Он уже поднялся с кресла и, мягко, но настойчиво взяв меня за локоть, выпроваживал прочь. – И не переживайте вы так, Аполлинарий Евграфович. Труп ваш все равно никуда не убежит, обещаю вам. И вам, кстати, полезно немного отдохнуть. Вон вы какой с лица бледный... А все нездоровый образ жизни, голубчик. Беречь себя надо, не то до срока – хоп! – и туда, откуда не возвращаются. Ну, до свидания. Завтра мы с вами займемся новым делом.
И так ему хотелось поскорее от меня избавиться, что он собственноручно затворил за мной дверь.
ГЛАВА V
– Н-но! Пошла!
В глазах у меня мельтешат солнечные блики. Впервые за последние несколько недель стоит ясная погода, и солнечные лучи бьют мне прямо в очки, заставляя жмуриться и прикрывать глаза рукой.
– Н-но, родимая!
Наша экспедиция снаряжена на славу. Возглавляет отряд сам исправник на лихой гнедой лошаденке. За ним едет урядник Онофриев, рябой от пьянства, с сизым носом, но тем не менее пользующийся необыкновенным успехом у прекрасной части населения N. Я и доктор Соловейко примостились на подводе, на которую потом будем переносить труп. Доктор – очень спокойный, седоватый, благообразный господин в золотом пенсне. По роду своих занятий он знает все обо всех, но сам живет замкнуто, в пристрастии к сплетням не замечен и держится всегда с невозмутимым достоинством, внушающим уважение. По-моему, он немного презирает окружающих, но воспитание не позволяет ему показывать свое отношение. Я тоже стараюсь держать все в себе, но уже в университете один из преподавателей заметил мне, что у меня все на лице написано и что мне стоило бы поучиться получше скрывать свои чувства. С тех пор я много раз пытался последовать его совету, но, похоже, у меня это получается с переменным успехом. Я не люблю людей, и, кажется, меня они тоже не любят. В своей жизни я, конечно, был глубоко привязан к отдельным людям, но только к отдельным; человечество en masse[7] не внушает мне особого уважения, а избранная мной профессия, которая, как никакая другая, дозволяет видеть изнанку человеческой натуры, способна искоренить и последние крохи доверия и симпатии к нему. Слишком редко проявляются в людях на деле благородство, честность, душевная чистота, о которых они так любят порассуждать на досуге. Да что там благородство – даже обыкновенного здравого смысла от них не дождешься. Что стоило хотя бы тому же Старикову жить в ладах со своим единственным сыном? Так нет же, непременно ему надо было начать самодурствовать, сыпать угрозами и проклятиями, и все ради того, чтобы только сжить несчастного молодого человека со свету. Я думаю о Старикове, потому что Григорий Никанорович, когда мы выезжали из N, сказал мне: