Путь в тысячу пиал - стр. 4
А Лобсанг, ко всему прочему, был не просто послушником. Ему не так давно исполнилось шестнадцать, а его уже взял в ученики кушо́г[1] Цэ́ти Нгян – старший астролог монастыря И́кхо. Это являлось великой честью и в то же время служило поводом для завистливых взглядов других, менее удачливых послушников. В отличии от юного Лобсанга, смотрящего на мир наивными глазами, Джэу частенько подмечала такие взгляды в его сторону.
«Конечно! Его-то не заставляют до изнурения отрабатывать всевозможные способы сражения с ракшасами, как монахов-воинов».
То, что Лобсанг не чурался разговоров с ней, также не добавляло ему уважения среди прочих послушников. Хотя общение между обитателями монастыря-гомпа не было запрещено, Джэу сторонились. Ее саму, впрочем, это более чем устраивало. Она нанялась сюда прислуживать не для того, чтобы завести друзей. Так что много лет усердно создавала себе образ куфии – змеи в человеческом обличии, плюющей ядом даже в ответ на доброе отношение. Лишь Лобсанг смог каким-то образом проникнуть под защитную чешую ее сердца и прочно там обосноваться.
Когда котел, наконец, был начищен до блеска и Лобсанг убежал отчитываться, Джэу со стоном растянулась прямо на земле, в спасительной тени стены. Хотелось хоть немного отдохнуть перед тем, как ей выдадут очередное поручение.
«Вот переведу дух и пойду умою лицо, чтобы надеть маску…»
Перед работой на кухне маску приходилось снимать, как бы не противилось этому все ее существо. Ничего не поделать: от жары и пота тонко выделанная кожа яка дубела. Так что Джэу была вынуждена терпеть липкие любопытные взгляды, то и дело ощупывающие левую половину лица – там, где ее уродовал давний шрам, стягивающий кожу, как на верхушке пельменя-момо.
«Неприятно, зато даром: не придется тратиться на новую маску. А деньги мне нужны для другого, не зря же я столько лет терпела суровую дисциплину И́кхо и ненавистных монахов».
Словно воплощение мыслей Джэу, во внутренний двор вошла группа монахов-воинов. Поджарые, голые по пояс, обритые парни в одинаковых запыленных штанах бурого цвета только что выдержали очередную жесткую тренировку и направлялись в зал медитаций. Жаркие лучи солнца золотили кожу на их разгоряченных широких спинах, ярче подчеркивая извивающегося черного дракона – знак принадлежности к ордену. Рисунок этот наносился монахам на кожу не сразу. Приходилось работать над собой до изнурения, оттачивать боевое мастерство, переходить с одной ступени обучения на другую – только после этого нанесенные в ранней юности контуры татуировки постепенно дополнялись и обретали форму и цвет, подстраиваясь под телосложение.