Путь - стр. 36

К счастью, вспоминала я о воле, о жизни все реже и реже.

Чувство самосохранения заставляло не думать, не терзаться. Старалась создать какой-то свой, призрачный, тюремный быт.

Зина Станицына, моя сокамерница по Соловкам, попала и здесь со мной в одну камеру. Она учила всех алгебре, геометрии, составляла задачи – время как-то проходило.

Я рассказывала шепотом французские романы.

Тяжелее всех было Ольге Ивановне Никитиной, старухе-ткачихе. Она проработала у станка тридцать пять лет и, как все ткачихи, была глуховата. Шепота она не слышала, а говорить вполголоса не разрешали. Глаза у нее были плохие, и в тюремной темноте она не могла читать. Была она старым членом партии, из тех ивановских ткачих, что воевали на фронтах Гражданской войны с Фурмановым. Получила десять лет заключения за то, что выступила на собрании и спросила со свойственной ей грубой прямотой: “Говорите, все предатели. Что же Ленин-то совсем без глаз был, не видел людей, которые вокруг него жили?”

И вот сидела она и по целым дням шептала про себя – все доказывала, что она правильно сказала.

У Ольги Ивановны осталась дочь на воле, пятнадцатилетняя Ната. Эта дурочка не знала, что в тюрьме письма проходят цензуру. Она писала матери, что хочет вступить в комсомол и попасть на учебу. Для того чтобы ее взяли, она скрывала, что мать в тюрьме. “Пишу везде, что ты умерла, а то нигде не примут. Если “их”не обманывать, никак нельзя мне прожить”.

Мать, не имея возможности сказать ей, что письма проходят цензуру, писала: “Ты должна быть честной, как мать твоя всегда была честной перед родиной, должна всегда писать правду”.

А Ната ей отвечала: “Вот ты всегда была честной, тебя и посадили, а кто хитрил, тот живет себе да поживает на воле”. Так она ничего и не поняла и продолжала писать письма, которые заставляли сердце бедной Ольги Ивановны разрываться от страха за дочь.

Тяжело было все, что напоминало волю.

Один раз я заметила, что дежурный нес домой сверток с детскими игрушками. Мне показалось невероятным: он через полчаса увидит своих детей! Сердце разрывалось.