Путь ко спасению - стр. 2
– Он пошутил, – вздохнул севший назад Десницкий. – Меня зовут дядя Слава, а его – дядя Олег.
Понимания на лице попёнка не прибавилось, но теперь он смотрел не в зеркало, а на «дядю Тора».
– Видал? – Шуйга не стал оглядываться, чтобы взглянуть на замешательство Десницкого. – Ему что Тор и Локи, что Славик и Олег.
– Ты никогда не слышал таких имен? – серьезно спросил дядя Тор.
Пацан помотал головой.
– А… песнь о вещем Олеге? Тоже не слышал?
– Какие вещие Олеги? – злорадно рассмеялся Шуйга. – Пушкин – это… нет, вроде пока не запрещено. О, вспомнил: не благословляется.
– Серьезно? – удивился Десницкий.
– А что ты хотел? Он же памятник себе воздвиг с главою непокорной выше Александровской колонны. Впрочем, я могу ошибаться. Может, разрешается с благословения, крепким в вере. Эй, эй, дядя Тор!
Шуйга заметил мелькнувшую в зеркале красную футболку – Десницкий развязал свой рюкзак и теперь выуживал оттуда смену белья.
– Чего? – он разогнулся.
– Пацан насквозь провалится. У меня шмотки возьми, я помельче.
Предложение раздеться насторожило попёнка, и Шуйга нарочно пригнулся, чтобы посмотреть в зеркало на обескураженного Десницкого.
– Не бойся, брат Павел, – усмехнулся Шуйга. – Дядя Тор тебя не обидит. Он детей не обижает, у него дочка маленькая.
Сначала он хотел сказать, что Десницкий любит детей, но почему-то поостерегся двусмысленности этого утверждения.
Гаденыш все равно раздевался медленно, еле-еле ковырял каждую пуговицу на своем подряснике (или как его там), а пуговиц было множество. И смотрел на дядю Тора исподлобья, втягивая голову в плечи. Десницкий терпеливо ждал, теребя в руках футболку и свитер Шуйги.
Шуйга ошибся: вовсе не противоестественной связи опасался пацан (хотя чем черт не шутит), а то ли стеснялся следов крепкой порки, то ли ждал новых побоев. На лице Десницкого снова не дрогнул ни один мускул, он даже желваков по скулам не прокатил, когда услышал ответ на вопрос, что это такое. Но Шуйга почему-то догадывался, каким дерьмом чувствует себя дядя Тор, собираясь без боя отдать сиротку в лапы его воспитателей – в том, что полиция вернет попёнка в приют, никто не сомневался.
Трасса шла в обход населенных пунктов, и Шуйга не торопился сворачивать по указателям на сомнительные проселки – можно добраться до городка покрупней и там пойти в участок. А заодно и переночевать.
Десницкий на заднем сиденье с материнской терпеливостью расспрашивал попёнка о его житье-бытье. Ничего особенного – примерно так Шуйга и представлял себе жизнь сиротки в приюте при монастыре: огород, четыре геббельсовских школьных предмета, службы, ночные бдения, посты и… если бы попёнок не был мальчиком, у него бы совсем не было игрушек. Бедняга не знал не только вещего Олега, он не слышал даже о Бабе-яге. Шуйгу так и подмывало вставить какой-нибудь едкий комментарий, вроде «Если бога нет, то кто воду в аквариуме меняет?», но… он помнил о говорящем имени гаденыша и не ждал от него ничего хорошего. Инструкции, полученные перед выездом, запрещали шутить вообще, а алгоритм поведения строился на утверждении «Реальный мир оскорбляет чувства верующих». Наверное, поэтому правильный до тошноты Десницкий только слушал и кивал – и мускулы на его лице опять-таки оставались неподвижными, будто он только и делал, что выслушивал истории о развеселой монастырской жизни.