Путь Долгоруковых - стр. 25
Скрипнула дверь – все вздрогнули и обернулись. Вошел офицер, постоял у дверей, потом шагнул к столу, сел на лавку.
На него смотрели пять юных лиц – со страхом, интересом, враждебностью. Он задержался взглядом на старшей, съежившейся у окошка, – дочери покойного Бориса Петровича Шереметева. Эка, девонька, тебя угораздило! А ведь знала, когда замуж шла, что жениху твоему теперь хорошо бы голову на плечах удержать, а не то что при дворе остаться да гвардейским полком командовать! Вернула бы кольцо, поворотила бы оглобли назад – никто бы слова в укор не сказал: сговор не венец. И женихи бы вмиг другие набежали – братец-то у новой императрицы в большой чести… Эх, да что там – сделанного не воротишь…
Наташа тоже смотрела на капитан-поручика. Ей стало казаться, что его лицо ей смутно знакомо. Зачем он здесь? Что с ними еще сделают? В глазах ее застыл немой вопрос, но заговорить, обратиться к нему она не смела. Офицер вздохнул, поднялся и вышел.
Капитан-поручик Макшеев явился с новым приказом от Сената: все вотчины и движимое имущество Долгоруковых подлежат конфискации, самих их ссылают еще дальше.
Это все Остерман, решил Алексей Григорьевич, вот ведь хитрая лиса! Змей подколодный! Голытьба немецкая, из толмачей пролез в советники Посольской канцелярии, а затем благодетеля своего Шафирова и утопил. Меншикову, который его сделал вице-канцлером и ввел в Верховный тайный совет, уж как низко кланялся и руку целовал, а потом упек его в Березов. И ведь Шафирова свалил, пресмыкаясь перед Меншиковым, а Меншикову подсуропил, настроив против него царя-отрока, к которому сам же Александр Данилович его в воспитатели определил. Чуть замутится что – он больной лежит, прямо при смерти, а как прояснеет – и он тут как тут, здоровехонек, и уж увивается, за кем надо. Но умен, стервец! От воспитанника своего графский титул не принял – недостоин, мол; от прусского короля бывшее меншиковское поместье не взял, а теперь, при новой государыне, он уж и граф, и лифляндский помещик! Не иначе как Андрей Иваныч теперь ей про Долгоруковых в уши дует, чтоб от их имения свой кусок отхватить, да пожирнее!
Иван же думал на Ягужинского, их давнего врага, к тому же затаившего на него зло за то, что не женился на его дочери. А может, и Никитка Трубецкой как-то подгадил; не зря же после восшествия Анны Иоанновны на престол сразу скакнул из камер-юнкеров в майоры гвардии, на его, Ивана, место, а затем генерал-кригскомиссаром стал. А зуб у Никитки на Ивана большой…
Прасковья Юрьевна, плача, гоняла туда-сюда дворовых, чтобы собрать вещи в дорогу, а ее муж сел писать письмо управляющему в Москву, прося выслать ему денег с первой же оказией, а всем, кому он задолжал, отдать долги. «Людей, которые возвращены к вам в Москву, дворовых разошлите в деревни и определите оных к делам, и велите им давать жалованье и хлеб, а также определите к делам в Москве или к деревням, которые годятся; девкам, которые приедут, до замужества оных содержите и давайте хлебное и денежное жалованье; лошадей, которые к вам возвратятся, мои и князь Ивановы, велите распродать или по деревням разослать, а паче, как усмотрите сами лучше, то, кто из жеребцов, отберите лучших, сколько надобно и припускать, чтобы припуска были». За окном громко прокричал что-то капрал, отдавая команду. Алексей Григорьевич бросил перо, обхватил голову руками. Какие жеребцы, какие припуска? Кто теперь на тех конях охотиться станет? О другом нынче думать надобно. Снова обмакнул перо в чернила: «Когда на вексель в Тобольск переведешь ко мне деньги и вексель пошлешь, тогда и к вице-губернатору Ивану Васильевичу Болтину отпиши, чтоб он пожаловал, по прибытии моем в Тобольск, о том векселе мне сказал; и впредь, когда станете переводить ко мне деньги чрез вексель, пишите к нему ж, вице-губернатору, чтоб он пожаловал, по тем векселям отдавал».