Пустота - стр. 17
Красота – вне меня. Я не должен прикасаться к красоте. Но почему я прикасаюсь к экрану телевизора? Почему я пытаюсь потрогать её? Это красное платье, красные перчатки. Она – просто принцесса из сказки. Я же – гоблин, голлум, гном… Чудовище. Опять в голову лезет этот дурацкий сюжет… Красавица и чудовище. Кто его выдумал? А главное – зачем? Как это может получиться? Зачем? Насколько эгоистично должно быть чудовище, чтобы портить собой красоту? Кто дал ему на это право?
Я смотрю на неё, словно на Бога. Телевизор поглотил меня, раздавил, расплющил. Её юбочка похожа на чистое озеро в горах, в котором отражается кровавый, спелый закат. Её кожа напоминает ландыши, которые утро искупало в каплях блестящей росы. Её зубы – белее льда, по которому она скользит, словно ангел по облакам. Её брови кажутся королевскими кобрами, величественными, ядовитыми.
Её носик – словно копьё, сделанное лучшими мастерами. Ровное и блестящее. Заострённое. Подожжённое. Смертельное. Греческий огонь, не иначе.
Её губы – как два точных, идеальных разреза на сердце, сделанные самым искусным из когда-либо существовавших хирургов.
В её лице есть что-то строгое, большое, дерзкое, но вместе с тем детское, простое и хрупкое. У неё очень умные, карие глаза, которые словно ищут свою надежду.
Она не катается по льду… Она брызгает своей красотой, светом, энергией. Она – это солнце на голубом, безоблачном небе.
Она не может упасть, ошибиться. Комментатор хвалит её. Девочке пророчат ещё одно золото. Она издевается, летает над людьми. Всё это невозможно описать словами. Это был танец абсолютной, не отягощённой ничем красоты. Из-под её коньков вырывались крупинки льда. Но мне казалось, что это были самые настоящие искры. Будто весь лёд горел, пылал от её восторженного великолепия.
Но в один миг, в одну секунду, она вдруг упала на лёд. Спустилась с небес. Стала человеком, который может ошибаться.
Падение могло бы отпугнуть меня, но нет, я не увидел в этом ничего плохого. Падение сделало ангела человечным, а значит приблизило его ко мне. Я заплакал. Клянусь, я не плакал с восьмого класса (тогда я, правда, не ревел, а ронял солёные капли слёз, давил их в себе), а теперь пустился в отрыв. Мне было жаль её. Жаль девочку, по сравнению с которой я сам выглядел таким жалким…
Она упала ещё раз.
И ещё.
И ещё.
Это становилось невыносимо. Ей было плохо, но она всё каталась. Не сдавалась. И правильно. Я тоже не сдаюсь. Иначе давно бы уже скинул свою мерзкую тушу с окна.
Наконец, она закончила, села и расплакалась.
Её замечательные глазки стали красными, расплылись в слезах.