Пустое воскресенье. Иронический детектив - стр. 4

Я шла и кляла себя последними словами: « Ну, за каким лешим мне это надо? Я что спасатель или милиция? Я старая, больная женщина. И, вообще, я в отпуске, мне бы в санаторий или в дом отдыха, а не вылавливать по канавам каких-то непонятных субъектов с пробитыми затылками!» Воспитывать-то я себя воспитывала, но ноги упорно несли меня к Зинкиному дому.

И что же вам? Там меня ждала полная идиллия: незнакомец был приподнят и посажен, как младенец, в подушки, послушно открывал рот, а Зинка поила его из ложечки чаем с малиной! Вот гады! Я вернулась на кухню, налила себе чаю, положила туда две хороших ложки малинового варенья, взяла пару печенюшек и демонстративно уселась на стул напротив дивана. Зинка увидела меня только тогда, когда я стала прихлёбывать из чашки, так была занята, бедняга. Увидев меня Зинка, расплылась в улыбке: «Нина, его Петей зовут, только он как-то странно говорит: не Пётр, а Петер. А больше я ничего не понимаю, наверное, ему хорошо в голову-то прилетело. Ну ладно, хоть не помирает и то хорошо».

Это, конечно, хорошо, но какой он Петя и что делает в нашей канаве тоже очень хотелось бы знать. «Карманы, блин, почему я не проверила карманы?» – эта дельная мысль пришла мне только сейчас, я соскочила со стула и схватила вещи незнакомца, забыла даже про чай, но, увы, карманы пиджака и брюк были девственно чисты. Складывалось такое впечетление, что нашелся кто-то умный до меня и забрал всё, что можно было забрать. От обиды я хлопнула кулаком по столу. Зинкина рука дрогнула, чай пролился на рубашку Петра, прямо на карман, высветив там что-то темное. В кармане рубашки что-то лежало, пока эта парочка хлопала глазами, причем, я успела заметить, что хлопали они глазками в унисон, я протянула руку и вытащила то, что было в кармане.

Конец февраля 1917 года выдался холодным и метельным, казалось, сама природа сорвалась с цепи и пытается наказать людей за все их прегрешения. А прегрешений было великое множество. Страна воевала с Германией, война была тяжелой и кровопролитной, в воздухе пахло кровью, порохом и… смутой, великой смутой. Владимир Единов шел домой по окраине уездного городка, дома его ждал пятилетний сын Андрюшка. Он – всё, что осталось у Владимира в этой жизни.

Мама Андрея умерла в родах, его любимая Анюта умерла, а какой-то непонятный пищащий комок остался жить. Это привело Владимира в такую дикую ярость, что он до сих пор не знает, как не убил тогда повитуху. А потом он запил, запил всерьёз и надолго. День проходил за днем в угарном тумане, вино помогало ни о чем не думать, ничего не помнить. В минуты просветления он не узнавал себя в зеркале: оттуда смотрела какая-то опухшая, заросшая жестким черным волосом рожа. Он грозил этой роже пальцем и вытаскивал новый штоф. Сразу появилось огромное множество друзей-собутыльников, кто-то постоянно клубился в его доме, какие-то люди приходили -уходили, дверь не закрывалась ни ночью, ни днем. Так продолжалась пока не пришел отец. Пришел, брезгливо смахнул со стула какую-то одежду, сел, поставив между колен массивную палку с золотым набалдашником. Долго смотрел на валяющегося поперек кровати сына. «Пьешь, скотина? На человека не похож, образина!» Володька смотрел на своего родителя и глумливо ухмылялся: «О, отец родной! Вспомнили, что я есть! А чего же раньше-то не вспоминали? Давненько что-то не видались». Отец тяжело встал, нагнулся и со всего размаху съездил сыну по заросшей роже, потом отвернулся к дверям и крикнул: «Прошка, забирай!» В дверь ввалился Прохор, садовник отца. Вид у мужика был истинно злодейский: под два метра ростом, руки как ухваты, рубаха трещит на могучих плечах. Он подхватил Владимира и, перекинув через плечо, потащил к коляске. Отец, выходя из дома, процедил: «Чтобы в пять минут здесь не осталось ни одной сволочи». Дальнейшее Володя помнил довольно смутно. Его привезли к отцу, Прохор затащил его в баню, стянул грязную, вонючую одежду, засунул на полок и начал парить. Жар стоял такой, что на голове трещали волосы, туша Прохора двоилась и троилась в глазах. Садовник сначала парил его, потом поливал холодной водой, потом опять парил. Часа через два, вытащив полуживого Владимира в предбанник, Прохор подал ему ковш холодного кваса, тот пил захлебываясь, в голове что-то тоненько звенело, как будто струна готовая вот-вот лопнуть, тело было легким и невесомым, пошевелить хотя бы пальцем не было никаких сил. Прохор опять подхватил его на руки и понес к себе в сторожку, уснул Володя еще по дороге.