Пушкин и Романовы. Великие династии в зеркале эпох - стр. 25
Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя тем своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но лишив его независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный удар просвещению народному. ‹…› Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами…»
«Африканский характер моего деда (Осипа Абрамовича Ганнибала. – Л. Ч.), пылкие страсти, соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекли его в удивительные заблуждения. Он женился на другой жене, представя фальшивое свидетельство о смерти первой. Бабушка (Мария Алексеевна Ганнибал, урожд. Пушкина. – Л. Ч.) принуждена была подать просьбу на имя императрицы (Екатерины II), которая с живостию вмешалась в это дело. Новый брак деда моего объявлен был незаконным, бабушке моей возвращена трёхлетняя её дочь, а дедушка послан на службу в черноморский флот».
Поэт почитал благом для Отечества царствование Михаила Фёдоровича и его наследников: «Россия, долго терзаемая междоусобиями и притесняемая хищными соседями, отдыхала под управлением Романовых».
Пушкинские строки о «могучих Иоаннах» легко соотнести с венценосцами Романовыми:
Императрица Екатерина II
Предки поэта верой и правдой служили первым государям державной фамилии. Подчас близость к трону стоила им головы, чаще – опалы, но и царские милости с лихвой простирались на Пушкиных.
Похожая участь была уготована и далекому их потомку. И не свидетельством ли тому письмо ссыльного поэта к Дельвигу из Михайловского, где он справляется у приятеля о Карамзине: «Видел ли ты Николая Михайловича? идет ли вперед История? где он остановится? Не на избрании ли Романовых? Неблагодарные! 6 Пушкиных подписали избирательную грамоту! да двое руку приложили за неумением писать! А я, грамотный потомок их, что я? где я…»?
Рисунки А.С. Пушкина
Августейшие пушкинисты
Осталась в пушкинской рукописи посвящения императрице Елизавете Алексеевне одна строчка – ёмкая и ныне забытая: «Я не игрушка».
Не игрушка для Дома Романовых – ни для всего августейшего семейства, ни для великосветской челяди!
«Самостоянье человека» и «самостоянье» поэта – для Пушкина «две вещи» нераздельные.