Пушки заговорили. Утренний взрыв - стр. 60
Сыромолотов прикинул бы на глаз расстояние до господского двора и до фольварков, убедился бы в том, что роща гораздо ближе фольварков, и спросил бы, быть может:
– Чьи же тяжелые пушки стреляют чаще – наши или австрийские?
На этот вопрос поручик Мирный ответил бы свысока, как он привык говорить со всеми вообще штатскими:
– У нас только легкая артиллерия, тяжелых орудий нет.
Сыромолотов поглядел бы на него недоумевающим взглядом, и, не пытаясь рассмотреть что-нибудь еще, не замеченное им на поле, передал бы ему обратно бинокль.
Это напомнило бы ему, как его сын Иван, тоже художник, но вместе с тем и цирковой борец, рассказывал ему о своей борьбе с знаменитым чемпионом мира Абергом, причем первая встреча на ковре осталась без результата, а во второй и третьей победил Аберг, и тогда он, отец, закричал, как будто сын оскорбил его самого своею слабостью перед немецким борцом: «Так какого же черта ты совался бороться с этим Абергом? Зачем совался, если заранее знал, что он тебя сильнее, хотел бы я знать?..»
Сыромолотов знал, что тяжелые орудия бьют гораздо дальше легких и способны произвести гораздо большие разрушения, и вот они имелись у австрийцев, которые защищались, но их почему-то не имели русские полки, которые наступали с целью разгромить противника.
Но тяжелые орудия с русской стороны не действовали и на других участках обширного фронта, хотя их положено было иметь в каждом русском корпусе столько же, сколько в австрийском, а легких пушек было гораздо больше, чем у австрийцев, и артиллеристы гораздо лучше, чем австрийские, были обучены стрельбе: тяжелые пушки и гаубицы просто не успели еще доставить на линию фронта.
Неожиданным показалось бы Сыромолотову, что на наблюдательном пункте командира полка сидел в углу, прямо на земле, по-татарски поджав ноги, молодой еще совсем, только что выпущенный из юнкерского училища подпоручик, лупоглазый, краснощекий, очень серьезного вида, по фамилии Плотицын, а перед ним был аппарат полевого телефона и в его распоряжении находился связной, ефрейтор Дзюбенко, тоже склонившийся над аппаратом, сидя на корточках. Фигура у него добротная, фуражка с заломом на правый бок; лоб широкий, очень загорелый, потный; густые черные брови подняты напряженно.
Если бы Сыромолотов спросил о них, чем они заняты, поручик Мирный ответил бы, что они держат связь с батареей, с командирами батальонов, со штабом начальника дивизии… Сыромолотов сказал бы про себя: «Вон они какие!» – и присмотрелся бы к ним с большим вниманием.
Но в том, что произошло бы перед его глазами спустя не более полчаса, он ничего бы не понял и не привел бы в ясность, необходимую для художника, – однако это неясно было довольно долгое время и для полковника Черепанова и даже для самого поручика Мирного, его адъютанта.