Пушки привезли - стр. 67

– А кто будет четвертым? – спросил я.

– Я с Натанзончиком договорился. Он обещал подыграть. Его хохмочки здесь пригодятся, – сказал Валерка.

Этюд прошел на «ура». Мишка Натанзон, почуяв родную стихию, старался из последних сил. Он так наигрывал, строил такие страдальческие гримасы, что все в зале давились хохотом. Довольно смеялась дискантом Любовь Львовна. Натанзон был ее любимчиком; к тому же оказалось, что Любовь Львовна, несмотря на ее преклонный возраст и особенности пола, питала страсть к хоккею. Сделав кое-какие частные замечания, она сочла возможным допустить этюд к показу на зачете.

Мы сидели с Тоней на скамейке перед училищем и молчали.

Было поздно, темно и холодно, но нам не хотелось идти домой.

Я чувствовал себя бездарным и невезучим. Первой нарушила молчание Тоня.

– Ну вот. Теперь у нас с тобой есть что показать на зачете, – грустно сказала она.

– Ну его к черту! – ответил я. – Я с тобой хотел сделать этюд, а не с Натанзоном. Гнусный наигрыш! Самодеятельность последняя, прости за выражение.

Тоня молчала.

– Я с тобой хотел сделать этюд, – повторил я. – С тобой вдвоем, понимаешь?

– Я тоже очень хотела, – сказала Тоня. – Но видишь, у нас почему-то не получается.

Мы сидели на скамейке и молчали. Я думал о том, что Тоня, конечно же, знает, что я женат, что у меня ребенок. Потом я подумал, что, слава Богу, нам ничего не надо объяснять друг другу и что, судя по всему, нам никогда не удастся сыграть хороший этюд на органическое молчание.

– Как мы неинтересно молчим, – сказала Тоня.

– Ладно, Тоня, пойдем по домам, – сказал я. – Сегодня мы уже все равно ничего не придумаем. А завтра утром… Завтра утром я придумаю этюд. Который еще никто никогда не играл. За всю историю училища!.. Вот увидишь!

Я шел домой и думал о том, что завтра я придумаю великолепный этюд для нас с Тоней.

И он будет о любви!

Была суббота. Белесое, набухшее небо за ночь опустилось к земле, налегло на город, придавив крыши домов и тяжело провиснув над рекой. Дождь вперемежку со снегом ударил по тротуарам, а ветер с залива, ворвавшийся в узкий коридор между небом и землей, взвихрил эту колючую взвешенную жижу, все перемешал и все перепутал, так что уже непонятно было, откуда хлещет, метет и давит на город, сверху ли, снизу.

Что-то случилось с Геннадием в это утро. Едва проснувшись, еще лежа в постели, он вдруг ощутил в себе непонятный прилив сил, какое-то радостное беспокойство. Торопливо совершив утренний туалет, наскоро позавтракав, Геннадий надел пальто и выбежал на улицу; едва ли он мог объяснить, куда и зачем он так торопился.