Публичное одиночество - стр. 74
И хозяин им отвечает: вы не о том беспокоитесь, что я вам мало плачу, а о том, сколько я им плачу.
Прочитаешь такое, и все так ясно про себя становится! (II, 34)
(2000)
Интервьюер:Вы ощущаете себя молодым христианином?
Нет. Ни молодым, ни старым. Это действительно как воздух. Наверное, поэтому для меня сейчас уже мучительно провести месяц без исповеди. Такое ощущение, что не мылся.
При этом я никак не могу считать себя ни праведником, ни исполняющим заповеди в том виде, в каком это необходимо…
А тяжело жить по вере, с верой?
С верой нет, а по вере тяжело. Тяжело от осознания, а легко тоже от осознания.
Наверное, любой из нас, особенно в молодые годы, ищет разного рода оправдания. Но я думаю, что самое опасное – это оправдание гордыни.
Одно дело – быть лучше других, другое – просто лучше. Быть лучше других совсем не трудно, ведь всегда найдется кто-то хуже тебя: ты причащаешься раз в неделю, а он раз в месяц, ты постишься в среду и пятницу, а он только в Великий Пост…
Но вот стать лучше – трудно, так как неизмеримо труден путь осознания греха в самом себе, а не в сравнении себя с другими. (II, 34)
(2000)
Интервьюер:Как взаимосвязаны ваша вера и ваш кинематограф?
Я думаю, что сегодня не должен в своих фильмах впрямую говорить о Боге. Так же уверен, что нельзя играть Христа.
Ну как это? Артиста гримируют, и он в гриме Спасителя сидит на стуле и пьет кофе.
А вот если Он действительно в тебе, то, что бы ты ни делал, Его присутствие во всем сделанном тобой будет очевидно. При этом (хотя я не беру на себя смелость это утверждать, так как не богослов и не проповедник) я считаю, что в искусстве отражение всегда сильнее воспринимается, чем прямая авторская декларация.
Например, в «Казаках» Толстого ощущаешь его живую веру намного сильнее, чем во всех его философско-дидактических произведениях позднего периода, в которых он пытается объяснить читателю, что такое Бог.
Невидимость и неосязаемость Его присутствия во всем и вся – вещи всеобъемлющие и всепроникающие. И если Господь сподобил тебя видеть Божий мир открытыми глазами и передавать другим свои (пусть самые малые) откровения, то ты должен понимать, что Он тебя именно на это подвигнул, а вовсе не на проповедь.
Например, в «Детстве Обломова», где нет ни одного прямого разговора о Боге, Обломов вспомнил давно умершую и горячо любимую мать, и на его ресницы «выкатилась слеза и стала там».
И все.
Для меня это и есть молитва.
А что может быть в искусстве больше этого? (II, 34)
(2000)
Розановская фраза: «Человек без веры мне неинтересен» когда-то поразила меня своей резкостью, а потом я понял, что в ней есть такая правда!