Публичное одиночество - стр. 29
Вы абсолютно правы!
А что делать? Все непросто. В эту ауру вовлечено множество людей, и многие даже не понимают, во что они вовлечены и кто ими руководит.
Вы знаете, почему американцы не дублируют иностранные картины? (Они всегда идут с субтитрами.) А для того, чтобы не возникло ощущения, что те люди, которые им неизвестны и чужды – вдруг легко и правильно говорят на их языке.
Там обо всем этом думают!
У агрессивных технологий управления нет мелочей. Геббельс запретил в армии шнурки на ботинках. Потому что немецкие спецы просчитали, что человек, наклоняющийся завязать ботинки, получает прилив крови к мозгу и, соответственно, заряд энергии для мыслительного процесса. А не надо этого процесса!
Мы же ко всему относимся – «ха-ха»! Вот скажите где-нибудь про засилье американских фильмов, что это неспроста – засмеют. А кто-то делает свое дело медленно и аккуратно. Деньги вкладываются, дела делаются.
Я принес Путину одну школьную тетрадку. Что было на обратной стороне школьной тетради нашего с вами детства? Пушкин, таблица умножения. А здесь – четыре портрета американских президентов! Кто-то ведь помог своим спонсорским вкладом, чтобы вместо таблицы умножения были американские президенты, чтобы наши детишки знали их, как таблицу умножения.
Это вопрос серьезный. И американцы – люди серьезные. Они вот свою нефть спрятали под замок, они ею не пользуются, мало ли, когда-то через сколько-то лет понадобится, а мы расточаем…
Я бы сделал все, чтобы телевидение не облучало скверными американскими фильмами отечественную аудиторию. Вот скажите, что делать – пойду и сделаю. (I, 132)
«АННА КАРЕНИНА»
(2013)
Вопрос:На мой взгляд, Вы единственный режиссер, который мог бы снять такой тонкий и трепетный фильм, как «Анна Каренина». Вы не хотите прикоснуться к Толстому?
Ну, я бы хотел, чтобы меня вначале не растерзали, посмотрев «Солнечный удар» по Бунину…
Вы знаете, я как-то робею, хотя, может быть, здесь и не то слово – робею. Такая глыба – Толстой…
Я «завидую» людям, которые говорят: «Ну чего там, Толстой, Достоевский… Оп-па! Раз – и все, пожалуйста!» Но я думаю, что слишком велики они для такого скорого прикосновения. Уж и к Бунину-то я шел долгих тридцать с лишком лет. И дело не в том, что я стою в «третьей позиции» и кокетничаю. Просто, когда ты читаешь Толстого или Достоевского, – это такое небо, такая бездна…
Вот Сергей Федорович Бондарчук – он бесстрашный человек, он сумел опереться на прозу Толстого. В его картине очень много текста толстовского. Там закадровые философские размышления Толстого, они сразу же задают масштаб картины. Именно поэтому мы в «Обломове» так же использовали текст романа, который замечательно читает за кадром Толя Ромашин, и мы даже «подложили» шелест перелистываемых страниц, чтобы зрителю было понятно – мы читаем Гончарова. Это было принципиально важно…