Птица огня - стр. 57
Свет в коморку попадал сквозь крошечное окошко, до непрозрачности заляпанное грязью. Время тянулось медленно, заунывно. Снаружи раздражающе орали. Ашаяти скрючилась в уголке кровати и лежала с закрытыми глазами, Сардан сидел на ящике и тихонько потирал понг-донг. Стоило ему прекратить хоть на минуту – несчастная девушка открывала глаза, ее начинало тошнить.
Кажется, снаружи было уже темно, а может, просто тучи заволокли небо. Хохот шварзяков стал еще громче. Сардан вздохнул, мучимый скукой.
– Скажи мне, подруга моя несчастная, отчего мне так печально? – то и дело вопрошал Сардан.
– Чтоб у тебя язык отвалился, – с трудом отвечала ему Ашаяти.
– Сейчас бы в кабак, к дамам…
– Чтоб ты стух в том кабаке.
– Посмотреть бы на горячие танцы сармарских красавиц меж свечей да под полной луной…
Ашаяти устала отвечать.
– Скажи мне, подруга моя, нет ли в соседней комнате прекрасных дам?
– Нет.
– А в следующей за ней?
– Нет.
– А в той, что после следующей?
– Нет.
– А в той, что потом?
– Нигде нет, отстань уже.
Сардан тяжко вздохнул и вдруг обратил свой взор на Ашаяти. Она вздрогнула, почувствовала этот взгляд, открыла глаза.
– Чтобы ты сдох, – с трудом выдавила она.
– Ашаяти, – сказал Сардан, сверля ее взглядом, – я видел величайший из алмазов, зовущийся Чарующей Луной. Я видел изумруд, потерянный короной Асинайи, красота которого губила государства. Я видел волшебный рубин Кровавой Чародейки, окрасивший красным Озеро Скорби, и людей, что жертвовали всем ради его сияния. Я видел бесконечную сокровищницу ханараджи Чапатана Золотого, где больше драгоценных камней, чем капель в целом океане. Но я не видел ничего, что сравнится с красотой твоих изящных глаз, прекрасная Ашаяти.
Девушка покраснела и непроизвольно улыбнулась, правда разглядеть всего этого в темноте Сардану не удалось.
– Впрочем, – небрежно сказал он, – вероятно, тебе много раз сообщали что-то подобное.
– Прям каждую минуту, – прошептала через силу Ашаяти. – Ни разу не встречала человека, который мог бы так красиво говорить.
– Ты права, – согласил Сардан. – Других как я больше нету. А я весь твой до самых потрохов! Пользуйся в свое удовольствие!
– Спасибо, мне без надобности.
Ашаяти снова улыбнулась и закрыла глаза.
Сквозь стены и закрытое окно в тесную коморку текли печальные песни пьяных шварзяков. Поначалу рыдали о волке, отдубасившем до полусмерти не оценившую его любви девушку. Шварзяки жалели «несчастного» парня и горевали о его неразделенных чувствах, впрочем, весьма свинского характера. Следующая песня рассказывала о куда более печальной судьбе совсем юного шварзяка, сраженного стрелой на поле брани. Два куплета он живописно падал с лошади в грязную (вонючую, залитую человеческими и конскими испражнениями, кровью и соплями, заваленную покромсанными частями всяких разных тел) землю, а три следующих его красочно, с удовольствием и страстью топтали вражеские кони. И не только кони. В третьей пелось о матери, которая ждала сына-шварзяка с войны, но через два года капитан отряда привез ей в сундуке его отрубленную, но все же весьма героическую голову. Вся культура, все песни шварзяков знали только темы войны и смерти, воспевали насилие, наслаждались болью, собственной и вражеской, поэтизировали разрушения, упивались страданиями. Шварзяки рождались в окружении этой культуры, вырастали на ней и, умирая, передавали следующим поколениям. И эти поколения являлись в мир лишь для того, чтобы сеять поля зла, смерти, разорения, чтобы приносить боль и муки всем – вообще всем, без разбора. В мозгу шварзяка не было места созиданию, красоте и любви. Страдания и смерть – вот единственный для него источник наслаждения в этом мире.