Птица навылет - стр. 2
– Нет! Нет! – оживлённо принимались чирикать пассажиры, колыхаясь и тесня друг друга. – Нет! Нет! Мы вверх едем! Вверх!
– А… – говорила рожа и запрыгивала в кабину. – Ну, так я с вами всё равно поеду. У меня и там тоже… дела.
«Царица небесная! – почти рыдая, думал в такой момент Никодим Вельяминович, оглядывая рожи вокруг себя. – какие здесь могут быть у них дела?!»
И правда ведь. Чтобы погрузиться в отчаяние безвозвратно, достаточно окинуть беглым взором этот насекомый сброд. Какие-то тётушки с жёлтыми бумажками в руках, источающие вечно духоподъёмный запах духов. Одеколонные дяденьки в кургузых пиджачках, с папочками. Серость и добродушная мгла. А их разговоры! Первую секунду обычно лифт движется в безмолвии, пока кто-нибудь из тётушек не обратится к стоящему рядом дяденьке, потряхивая бумажкой:
– Так и не подписал он мне…
Тот, нимало не смущаясь, вытягивает ухо, забитое пучком седых волос.
– Не подписал, да?
И, после короткого молчания, реагирует снова:
– А раньше подписывал?
Тётушка выказывает опешение.
– Так я же ему давала!
Все свидетели разговора, едущие в лифте, понимают, что речь идёт исключительно о документах чрезвычайной важности. Один только Витийкин – без пяти минут человекоубийца.
Натурою Никодим Вельяминович вышел эксклюзивной, с положительными начатками гениальности, в чём сам не стеснялся признаваться. И жена его, между прочим, постоянно на него фикала: «Тоже мне, гений нашёлся»! Признавала, значит, гордая баба.
Однако, при всём видимом благообразии личностного бытия, жизнь Витийкина не баловала, а как раз наоборот – выматывала у него всю душу, дразнила несбыточными призраками миражей, третировала досадами, роняла плашмя оземь без всякой соломки и медленно, тщательно глумилась. Одна работа чего стоила! Один только лифт!..
Казалось бы, самые насущные нужды и благостные потребности человеческие – например, периодически возникающее стремление хорошо покушать – превращались, как чувствовал Никодим Вельяминович, в настоящее преступление против этой пресловутой человечности, хотя саму фразу об том он никогда не любил, подозревая в ней некую фальшь. Иногда, при особой благораспереустановке внутренних флюидов, откушать удавалось знатно, то бишь без душевных расстройств и надрыва. Но иногда сам диавол, казалось, брался вершить судьбу нашего героя, дабы лишний раз упрочить своё конечное могущество и подвергнуть смертельной опасности ещё более конечное земное существование выбранной им жертвы.
В роковой для себя день Никодим Вельяминович традиционно поднялся на лифте к месту работы на двадцать четвёртый этаж НИИ, по обыкновению прокляв всё. Дальнейшие действия Никодима Вельяминовича также характеризовались редкостным обыкновением вкупе с традиционализмом. Он вынужденно поздоровался с рядом сотрудников, имеющих, надо полагать, сомнительную честь для себя и вполне определённое горе для Витийкина работать с ним на одном этаже, а значит попадаться ему на глаза ежедневно. Затем он включил электронно-вычислительную машину, чтобы в течение примерно одного часа с четвертью проделать ряд установленных незнамо кем, когда и с какой целью операций, суммарное значение которых колебалось от почти бессмысленного до откровенно бесполезного. Пока машина гундела электронною начинкою, Витийкин просматривал свежую на вид прессу, повествующую о вещах столь же тухлых, сколь и противопоказанных любому нормальному читателю. Иногда звонил телефон; домогающийся абонент узнавал, что попал не туда, и отключался. Через минуту звонок звучал снова, через две минуты повторялся опять – всего раза четыре. Такое происходило регулярно, являясь частью работы в общепринятом понимании. С точки зрения вышестоящего руководства прилежный, тем более ценный сотрудник выглядит именно шуршащим газетами, супротив гундящей электронно-вычислительной (реже счётно-аналитической) машины, периодически снимающим телефонную трубку, дабы с полагающейся строгостью ответствовать в неё: